Мерзкий старикашка

Собственно, а ведь я и то, кем был до злосчастного КамАЗа, не особо и помню, оказывается! Имя? Нет, не помню. Родители? Да, мать, отец, сестренка младшая, егоза… Только лица как в тумане — встречу, так и не узнаю. Это что за ерунда?

«Тебе это уже не надо, — мелькнуло где-то на границе сознания. — Жди. Память этого мира придет, но не сразу. Ваше сознание очень хрупкое».

Ну, спасибо! Облагодетельствовали! Буду лежать и прикидываться спящим, а то точно спалюсь.

Скрип. Так дверь на несмазанных петлях открывается — у бабушки в деревне, в сенях, похоже скрипела, я помню. И шорох какой-то справа.

Надо же, глаза слиплись, оказывается! И хорошо. А то чуть не открыл машинально, конспиратор тоже мне.

— Сидите, сидите, брат Шаптур, вы, я знаю, всю ночь не спали.

Это со стороны, где скрипело.

И шаги негромкие, ко мне приближающиеся.

— Не смею, отец-настоятель.

А интересный язык — с русским вообще ничего общего. Наверное. Я и родную речь не помню, оказывается, — так, только общее звучание припоминается. Ну, кому-то я это все попомню, когда помру в следующий раз!

— Сядьте. — Голос немолодой совсем, вроде бы и спокойный, но есть в нем скрытая властность. — Не хватало еще, чтобы и вы заболели от утомления. Как… брат Прашнартра?

Это у меня имя теперь такое? Язык сломать можно — ну удружили так удружили!

Однако перед тем как его произнести, этот «отец-настоятель» запнулся на долю мгновения. С чего бы, интересно?

Ах да, имя при вступлении в сан меняют на «священное» — это обещанные воспоминания тела-реципиента, похоже, проявляются.

Или дело не только в этом?

— Жар спал, он перестал метаться и бредить. После полуночи дыхание его стало слабым, едва заметным, и я осмелился влить в него еще порцию снадобья, поскольку мне показалось, что он отходит. — А у Шаптура голос помоложе. Взрослый вполне, но сильный, нет в нем тех надтреснутых ноток, как у очень пожилых людей. — К утру кризис миновал, и он теперь просто спит, мне кажется. Иногда я с губки даю ему попить…

— Отчего вы не послали за мной, брат, когда ему стало совсем худо?

— Ах, отец Тхритрава, но что бы это изменило? Я молился за него…

— Мы могли бы молиться о его исцелении вместе. — В голосе настоятеля прорезались нотки сурового недовольства.

— Но… ведь и вы, и вся братия неустанно о том молитесь и так!

Вот интересно, и откуда во мне такой скепсис к последним словам брата Шаптура? Ой, не иначе все те же обещанные воспоминания…

А вдруг бывший хозяин моего тела был такой гад, что единственной молитвой, которой он достоин, является: «Чтоб ты, гнида, сдох»? Интересно, и много мой предшественник врагов нажил?

— Это верно. — Голос настоятеля смягчился. — И все же в такой час, когда жизнь нашего брата висела на волоске, каждый глас, взывающий к Святому Солнцу, был бы небесполезен. Я не виню вас, брат Шаптур, вам как бывшему мирскому лекарю это непривычно, должно быть…

— Я, верно, еще не проникся должной благодати, отец Тхритрава.

— Пустое. Вы слишком недавно у нас в обители, вам наши порядки внове, но я буду последним, кто обвинит вас в пренебрежении своим священным долгом. — Голос настоятеля был полон меда и патоки. — Нынче пойдите отдыхать. Скоро сюда придет брат Асмара, а покуда его нет, при брате Прашнартре побуду я, помолюсь о его скорейшем выздоровлении. Идите, не спорьте. Я тут все же пока настоятель.

Интересно, меня сейчас подушкой придушить не попытаются? Если так, то Тхритраву будет ждать пренеприятный сюрприз — мне обещали дать еще немножко пожить, причем, полагаю, подразумевалось не несколько минут, так что буду драться.

Хотя сам-то настоятель мараться вряд ли станет…

Хм, а с чего бы это такая паранойя? Явно не моя собственная, а благоприобретенная — за свой поганый язык в торец, бывало, получал, но вот чтобы всерьез кто-то на мое здоровье покушался — такого не было. Ну, ангелы небесные или кто вы там, что за типа вы мне в качестве реципиента подсунули-то?

Эх, пить охота, а тут этот пастырь душ человеческих ошивается, чтоб его. Вот не доверяю я ему отчего-то, хотя и не видел еще ни разу. Не буду при нем «в себя приходить».

Вновь скрипнула дверь.

— Отец-настоятель? — басовито произнес вновь вошедший.

— Оставь, Асмара, мы одни, — отозвался Тхритрава. — Шаптура я отпустил, пусть отдохнет. Этот лекарь хорошо поработал. Он идет на поправку.

— Велика важность… — Тяжелые шаги у этого брата Асмары, не иначе весит как чугунный мост. — Когда он год назад расшибся, ты так не переживал.

— Год назад был жив царевич Тыкави, — сварливо огрызнулся настоятель.

— У него же осталось двое сыновей.

— Двое малолетних сыновей, — прошипел Тхритрава, затем помолчал немного и спокойно, как-то даже нудно добавил: — Я получил вести из столицы. Каген серьезно болен.

— Оправится? — деловито поинтересовался Асмара.

— На все воля Святого Солнца, конечно, но я бы не рассчитывал на выздоровление царя.

— И чего теперь ожидать? — озадаченно пробормотал собеседник настоятеля.