Мещанка

Он запустил в ведерко руку, и здоровенный окунь затрепыхался, выхваченный из воды.

— Ох ты! — так и подался вперед Павел Васильевич.

— Ребята! — вдруг крикнул кто-то. Все бросились мимо Павла Васильевича. Он обернулся и увидел поливочную машину. Ребятишки носились с криком и хохотом под струями воды — счастливые, мокрые.

«Тут уже как в центре города, — подумал Павел Васильевич. — Ничего. Годик, другой — и весь поселок будет таким. Но сколько еще работы!»

Да, работа. Тревоги, раздумья… И все еще как-то нескладно, нехорошо получается…

Два месяца назад Павел Васильевич был назначен директором этого стремительно расширявшегося завода. Нелегко войти в незнакомую семью так, чтобы стать в ней своим человеком. Быть не просто кем-то присутствующим, а своим — нужным, понятным. Таким, чтобы тебя не хватало людям, чтобы ждали тебя, на тебя надеялись, тебе верили. Но много труднее стать таким человеком в большом коллективе. Семьи бывают разные. Разный и спрос к друзьям и знакомым. Но нет такого строгого, беспощадного и до последней мелочи взыскательного судьи, как коллектив. В коллективе в самом худшем случае девяносто процентов — люди всегда хорошие. Они любят хорошее, ждут его от других, и если в каждом из них не все до конца безупречно, то у всех вместе есть общее великое и непогрешимое качество — высочайшая и святейшая человечность. Тут царит рабочая суровость, потому что если один человек может чего-то не заметить, чему-то не придать значения, что-то простить из личных побуждений, то другой посмотрит на это иначе, а сотни людей — еще по-своему, и апелляций не жди. Но коллектив ласков и добр. Где тысячи людей, там грубость, напрасная обида, как бы она ни прикрывалась, увидится скоро. И берегись! Ничего не скажут, просто перестанут тебя замечать — и ты поймешь сразу, почем фунт лиха, если в тебе все-таки жив человек.

И особенно трудно войти в коллектив — как Павел Васильевич, когда ты руководитель, когда на тебя смотрят эти тысячи глаз и оценивают тысячи сердец.

Впрочем, кто как понимает. Иным льстит общее внимание, их пьянит ощущение власти.

Всякий коллектив любит дисциплину. Он потому и создан, рожден сердцами и умами людскими, что соединяет множество сил человеческих для дела, нужного каждому человеку, но непосильного одному. Так, если высыпать на стол пуд гвоздей из самой лучшей стали и потом брать по гвоздику и, размахнувшись, ударять по камню, который нужно раздробить, — только гвозди перекидаешь попусту. Но если из этих гвоздей слить пудовый молот да насадить его на удобную рукоятку и если молот этот возьмет в руки сильный кузнец! О! Тогда вдребезги разлетится любой камень, любая преграда. В коллективе людей сливает в такой молот дисциплина. И ее потому уважают и берегут рабочие люди, что она во сто крат умножает их силы.

А находятся — думают, что она создана просто для удобства в управлении людьми. И пытаются надеть на коллектив этакую от себя, свою дисциплину. Бывает, все бывает…

Завод работал туго, с перебоями. План еле-еле наскребали. А работа все расширялась и расширялась. Павел Васильевич понимал, что от него многого ждут, но не мог все решить, все перевернуть сразу. С детства рос он в рабочей среде, любил людей с завода и понимал: нельзя рубить с плеча. В сложном сплетении человеческих отношений часто бывает: кто казался на первый взгляд правым, был виноват, но ловок, а кто невиновен и чист, покажется бездельником, потому что откровенен.

До этого Павел Васильевич работал главным инженером на хорошем заводе, с хорошим, опытным директором. Теперь же все было не то. Но он пока только в одном показал твердую руку: любое, самое мелкое свое распоряжение требовал выполнить безупречно. И знали все: проверит обязательно и спросит строго. Было кем-то замечено, что директор педантичен, не более. Что ж, пусть говорят, кто как знает. Были и неприятности. Но самое мучительное было то, что Павел Васильевич два раза, как там ни вертись и что ни думай, — просто солгал. Иначе этого не назовешь.