Мессия

Положи меня, как печать, на сердце твое,как перстень — на руку твою,ибо крепка любовь, как смерть! —

плакала флейта.

Вдруг песнь оборвалась: плясунья упала навзничь, как мертвая. Одна из жриц подбежала к ней и покрыла ее белым саваном.

Легкий шорох шагов и голос, как будто знакомый, но никогда не слыханный, послышались Дио. Она подняла голову и увидела царя лицом к лицу. Он что-то говорил ей, но она не понимала, что. Жадно смотрела в лицо его, как будто узнавала после долгой разлуки: может быть, так узнают друг друга на том свете любящие.

Вспомнила свой давешний страх и удивилась, как не страшно. Простое-простое лицо, как у всех; лицо сына человеческого, брата человеческого, тихое-тихое, как у бога, чье имя: «Тихое Сердце».

— Очень устала? — спросил он, должно быть, уже не в первый раз.

— Нет, не очень.

— Как хорошо плясала! У нас так не умеют. Это ваша критская пляска?

— Наша и ваша вместе.

Он тоже вглядывался в нее, как будто узнавал.

— Где я тебя видел?

— Нигде, государь.

— Странно. Все кажется, что где-то видел…

Она сидела у ног его, а он стоял над нею, нагнувшись. Обоим было неловко. Белый саван падал с голого тела ее; она старалась его натянуть, но он все падал. Вдруг покраснела, застыдилась.

— Холодно тебе? Ну-ка, ступай поскорей, одевайся, — сказал он и тоже покраснел. «Совсем как маленький мальчик!» — подумала она и вспомнила изваянье в Чарукском дворце — мальчика, похожего на девочку.

Он снял с руки своей перстень, надел ей на руку, еще ниже нагнулся, поцеловал ее в голову и, отойдя от нее, вернулся в царскую скинию.

— Клюнула рыбка, клюнула! — шепнул Туте на ухо стоявший рядом с ним в толпе царедворцев старый вельможа Айя, друг его и покровитель.

— Ты думаешь? — спросил Тута.

— Будь покоен: клюнула. Этакой парочки другой не сыскать: друг для друга созданы. Мужчина да женщина — крючочек да петелька — двое в любви, а здесь — четверо.

— Как четверо?

— Так; двое в нем, двое в ней; петелька — крючочек, крючочек — петелька: сцепятся — не расцепятся.

— Ты, Айя, премудр! — восхитился Тута.

III

Хор слепых певцов запел Атонову песнь. Нищие бродяги, ходили они по большим дорогам, из села в село, из города в город, питаясь подаяньем. Царь, однажды услышав их у врат Атонова храма, так пленился ими, что назначил им быть храмовыми певчими, да возносится Богу хвала не только от счастливых, мудрых и зрячих, но и от несчастных, темных, слепых.

Их было семеро. Перед царскою скинией стояли они в ряд, на коленях, голые, только в белых передниках, с телами, почерневшими от солнца, с руками и ногами иссохшими, тонкими, как палки, с видными сквозь кожу ребрами и животами вздутыми: головы бритые, лица сморщенные; складки около губ, как у больных, старых псов; носы курносые, тоже как у псов, нюхающие; узкие слепые щелки воспаленных глаз.

Запевало, сидя впереди, играл на высокой семиструнной арфе, а остальные, отбивая лад песни ладошами, пели голосами гнусавыми. Прямо на солнце смотрели слепыми глазами, но светлого бога Ра не видели, славили теплого бога Шу:

Шуенка Батюшка, Шуенка Матушка!Плачучи, вытекли оченки;Солнцу поем мы из ноченки.Милостив будь к нам, слепеньким!

И, кончив унылый припев, запели радостную песнь:

Чудно явленье твое на востоке,

Жизненачальник Атон!Посылаешь лучи твои, — мрак бежит,И радостью радуется вся земля…

Солнце уже заливало крышу храма, но внизу, на семи дворах, была еще тень; только высокие чела пилонов позлатились; пестрые флаги мачт над ними трепетали в утреннем веяньи радостным трепетом; радостным шелестом шелестели крылья белых голубей, и зимние ласточки резали воздух свистящим полетом, пели солнцу, кричали, визжали от радости: «Ра!»

Царь снова взошел на пирамидный жертвенник и бросил в огонь пригоршню ладана. Вспыхнувшее пламя побледнело в солнце; заклубился розово-белый дым, и на семи дворах, с трехсот шестидесяти пяти жертвенников поднялись такие же дымы: если бы кто-нибудь увидел их издали, то подумал бы, что в городе пожар.

Медленным движеньем подымая руки к небу, как бы вознося невидимую жертву, царь возгласил:

— Все, что ни есть в уделе сем, от Восходной Горы до Закатной, — земли, воды, села, злаки, звери, люди, — приносится в жертву тебе, Солнце живое, Атон, да будет царство твое на земле, как на небе, Отец!

Темная жатва человеческих голов склонилась, как жатва колосьев под ветром. Трубы, флейты, систры, лютни, гусли, арфы, тимпаны, кимвалы, киннары слились с тысячегортанным ревом толпы в один оглушающий хор:

— Пойте Господу новую песнь, пойте Господу, вся земля! Воздайте Господу, племена народов, воздайте Господу славу и честь! Да веселятся небеса и да торжествует земля! Радуйся, Радость-Солнца, Сын-Солнца— Единственный — Ахенатон Уаэнра!