Месть фортуны. Фартовая любовь

— Он пастухом работал. Колхозное стадо пас. Вместе со своим дедом на хлеб семье зарабатывал. С ранней весны до поздней осени — на выпасах. И все босиком, с непокрытой головой. На целый день — каравай хлеба — на двоих брали. А молоко всегда под боком. Так-то вот три года в подпасках кружил. С кнутом на плече. А тут, на четвертую зиму, слышит волчий вой за домом. Их хата в деревне на отшибе стояла. И говорит деду Ванятка, мол, волк в селе появился. Тот, старый хрен, и вякни, что этот зверь по чью-то душу пришел. Уже оплакивает кого-то. Уведет до Пасхи. Ванятка тогда не очень опечалился. В селе, кроме них, людей хватало. Ан волчище повадился за их избой выть. Ну, у старика была пугалка, солью заряженная. Разрядил в волка, тот через неделю еще тошней заголосил. Но до весны дожили. И в аккурат, перед Пасхой, впервой погнали коров на выгон. Весна была ранняя. Дед с берданкой, внук с кнутом. И что ты думаешь, не больше километра прошли, глядь — волчья стая! Леса загорелись в ту пору. Зверюги из них разбегаться стали. Куда глаза глядят. И в стаю по новой сбились. Так-то им промышлять легче. Ванечка поздно приметил их. За коровами смотрел. А зверюги стадо в кольцо уже взяли. И к коровам! Дед — за берданку! А на него сзади — волчица насела. В минуту глотку вырвала и давай коров рвать. Ванечка, кнутом отбиваясь, в деревню прибежал. Пока собрались мужики, пока ружья нашли, полдня прошло. Прибежали, а стадо вполовину потравлено волками. Ванечку ничто не спасло. За вредительство и ущерб колхозу, как врага народа, упекли его на Колыму. В самую что ни на есть страшную зону, в номерную. Вот там он с двумя своими тезками рыжуху промывал с отвалов. С отработанной породы, вторичная проверка после драги. Так-то вот они и бедовали — в сырости и в холоде, в тучах комарья, на тощей пайке. А норму с них требовали полную. Да где взять ее? Порода была бедной. Участок неважный. Но охране плевать на все! Хоть роди — норму дай и все тут! Нет нормы, измолотят вдрызг и хавать не дают.

— Во кто зверь! — затрясло Задрыгу.

— Так вот и стали понемногу терять силы. Сначала старик — ноги ослабли. Потом второй Иван — желудком стал маяться. А там и у младшего — голова от голоду кружиться начала. Короче, дни им оставались считанные — белый свет коптить. Старик это враз усек, решил ускорить свое ожмурение и Ванятке меньшому пайки свои отдавать стал. Чтоб хоть его в жизни подольше удержать. Жалко мальчонку стало. Ну, так-то вот дня через три слышит Ванятка за отвалом волчий вой. Испугался, дед ему вспомнился. И скорее к старому Ване, мол, боюсь я тут работать. Волки сожрать могут. За отвалом рыщут уже. Тот усмехнулся и ответил, что не погибели, а жизни бояться стоит. Смерть лишь избавление от мук даст. И добавил, мол, слышал в зоне, слух такой прошел меж зэков, кто к октябрьским праздникам сыщет большой самородок золота, тот будет на волю отпущен. Вот если я помру, буду Бога просить, чтоб тебе эту удачу послал. И к ночи впрямь помер. А до праздника два дня оставалось. И, как назло, никому не везло. Драга едино песок выдавала наверх. Ну, хоть ты им задавись. Ванечка на везение не рассчитывал. На волю не надеялся. Не верил. Раз уж сумели посадить ни за что, кто ж раздобрится выпустить на волю? И все просил Бога не лишать последнего напарника, здоровья ему вымаливал, чтоб не остаться одному, лицо в лицо с горем. Вот и работали они вдвоем до вечера. Ничего не нашли. Устали адски. А тут, как нарочно, дождь пошел. Машина, какая их с прииска в зону увозила, в грязи застряла, забуксовала. И Вани, оставив кирки и сита с лопатами, легли прямо на землю, отдохнуть немного.

— А волки? — вспомнила Капка.

— Ты слушай, что дальше было! — улыбнулся Лангуст и продолжил:

— Тот Иван, какой в напарниках у Ванечки был, мигом уснул. А Ванятка хочет уснуть, да все шаги ему слышатся. Будто кто крадется к ним по отвалу. Он голову поднимет — никого. Но только глаза закроет, снова шаги слышит. Вначале боялся. Потом даже смешно стало, кто это с ним играет в невидимку — захотел проверить и зажмурился. Слышит — опять шаги. Ванятка лежит, головы не поднимая. Глаза не открывает, даже не шевелится. А шаги уже совсем близко, почти у самого изголовья. Ванятке страшно, хотел напарника разбудить, локтем задеть, да жаль стало. И вдруг слышит голос старика Ивана:

— Жмура? — округлились глаза Капки.

— Того самого! Какой днем раньше помер. И говорит он Ванечке:

— Вымолил я у Бога волю для тебя! В изголовье, когда встанешь, увидишь самородок золотой. Его отдашь начальнику. Он слово свое сдержит! А теперь не залеживайся. Машина на подходе!