Месть князя

Именно стремление возвыситься, стать выше того удела, что был предначертан многим из них природой – удела слизняка (нормальный, в полном понимании этого слова, человек такой организации служить не будет), заставляло этих «людей» (хотя даже в кавычках это слово звучит для них как комплимент) пытать, бить, издеваться, унижать, ломая тело и душу попавших к ним, делая все это с нечеловеческой изобретательностью. Только тогда, в связи с (возможно) психической незавершенностью своей высшей нервной деятельности, они могли чувствовать личную самодостаточность. Правда, и другого таланта у них не отнять: никто другой не умел так пресмыкаться и лизать пятки своим хозяевам, как это делали они. А если они попадали в руки коллег (многие из них прошли по дорожкам, протоптанным их жертвами. «Революция – гидра, пожирающая собственных детей»), то этот талант пресмыкания перед силой вырастал до высот гениальности, сатанинской гениальности.

Три отъевшиеся рожи уверенных в себе, а скорее – в своей безнаказанности, парней с тупым самодовольством разглядывали ползующего у их ног червя, еще пару минут назад мнившего себя героем, летчиком, элитой, имеющим дачу, шикарную квартиру, семью, красавицу жену. Кстати, ее прелести они обсуждали прямо при ней пару часов назад. При другом раскладе к такой женщине они не могли бы не то что притронуться или оскорбить ее, но даже и подумать о ней. Это доставляло им несказанное удовольствие – красоваться друг перед другом: вот мы какие.

Системы допроса бывают различные. По-видимому, этим «орлам» было поручено с ходу сломать, если удастся, сопротивление арестованного и допросить его, еще тепленького, еще ошарашенного неожиданным арестом, ничего не подозревавшего за секунду до допроса человека.

Михаил сразу принял эту игру, играя в поддавки

, хотя само содержание вопросов его огорошило. Ему было предъявлено обвинение в работе на японскую разведку «Кемпейтай», в укрывательстве социального статуса его жены, вышедшей из дворянско-буржуазных кругов и примазавшейся к советской интеллигенции. И хотя он понимал, что вопросы эти имеют базисную основу трех «П» – посмотрел на пол, посмотрел на потолок, высосал из пальца, – но тем не менее поражало какое-то извращенно-дьявольское соответствие этих грубо сфабрикованных обвинений реальному положению вещей.

Как ни крути, а он с товарищами действительно попал в СССР по легенде, созданной в недрах «Кемпейтай». То, что они прибыли сюда с другими целями – это второй вопрос.

Сразу же полетели вопросы и о выдаче сообщников.

Как тут было не поразиться интуиции НКВД. Эта организация, как фронтовая артиллерия, била по площадям, в хаосе всеобщего разрушения иногда накрывая и цели. Операции подобного рода проводились планомерно, в общем-то, по другим причинам: усиления вождизма Сталина, пополнения редевшей армии бесплатных гулаговских рабов, усиления страха и безоговорочного подчинения властям для достижения сомнительного результата – построения социализма и коммунизма и распространения коммунистических завоеваний по всему миру. Но это мало волновало Стрельцова. Сейчас контрразведчики НКВД, не подозревая того, попали в самое яблочко.

«Ну и ну! – размышлял отстраненно Михаил, извиваясь под ударами почувствовавших кровь и озверевших от ее запаха и внешней безобидности жертвы волкодавов[21]. – Откуда могла просочиться эта информация?»

В промежутках между ударами, разыгрывая из себя окончательно сломленного человека и вроде бы отвечая на вопросы, он, по заранее отработанным схемам-ответам (это и школа Муравьева-отца, и дрессура в диверсионной школе), незаметно для своих тупорылых палачей сам овладел инициативой. Так, путаясь в своих ответах и подавая какую-то надежду энкавэдистам, он из их вопросов и коротких реплик понял всю подоплеку ареста. А о бесполезности доказывать этим волкам свою невиновность он догадался давно: был бы человек, а статья найдется. Пятьдесят восьмая статья – измена Родине, шпионаж и так далее – ему была гарантирована. Расстрел или десять лет без права переписки, что в принципе было одно и то же. В лучшем случае – пятнадцать лет каторжных работ, что в статистической перспективе означало, как и любому другому политическому осужденному, погибнуть от голода, холода, издевательств и непосильной работы в течение года; а если случайно и выживет за это время – то простого увеличения срока еще лет на десять или на двадцать пять. Только и всего.

Вскоре он узнал самое главное: где содержится жена, какое ей предъявлено обвинение и где находится сын. План освобождения близких людей созрел в его голове уже тогда, когда он поднимался по ступенькам к своей квартире.

Того, что его предаст сноха Коровина, он не боялся: «Она, наверное, уже сама жалеет, что по своей бабьей слабости предупредила меня, и сейчас трясется от страха, что я ее выдам. Она будет молчать».