«Ну что ж, кесарю – кесарево, Богу – Богово…» – размышлял Александр, отправляя очередного мерзавца в его сицилийскую преисподнюю.
Сменив обойму, он обнаружил, что стрелять больше не в кого. Мерзавцы в неестественных позах лежали вокруг все еще пылающего гигантского костра, не подавая признаков жизни. Со времени начала боя, если можно было назвать боем это истребление негодяев, не прошло и минуты. Наступила тишина, прерываемая зловещим гудением пламени, столбом рвавшегося в небо. Отблески огня отражались на листве окружавших деревьев, на белевшей во тьме ограде и в далеких стеклах дома багрово-кровавыми, несуразно мечущимися сполохами. Вой пламени. И ни звука, ни стона, ни выстрела… Все, казалось, вымерло.
Поднявшись с земли, не отряхиваясь, Александр побежал обратно, к своим друзьям, уклоняясь и отбивая рукой ветки, так и норовившие хлестнуть его по лицу.
Друзья уже стояли, поджидая его, когда со стороны дома бессмысленно-запоздало застрочил пулемет. От неожиданности Винченцо пригнулся. Александр успокаивающе похлопал его по плечу. Он, со своим опытом боев на фронтах, прекрасно понимал всю пустоту и бесполезность этого тарахтенья в никуда, для острастки.
– Все, уходим! – махнул рукой Блюм. – Скоро здесь может появиться отряд жандармов. Столб пламени и выстрелы видно и слышно издалека. Да и сторонники дона Кармони нагрянут… В округе их немало.
Услышав слово «жандармы» и правильно поняв жест Александра, Винченцо кивнул головой:
– Si, sinior, – и первым двинулся в глубь рощи, показывая дорогу.
Вскоре они вышли на узкую тропинку, которая вела вниз, в сторону от утеса, где еще не успели остыть трупы врагов.
Выкрутив мокрую одежду, надев ее на себя и отыскав в расщелине у берега ружье, Михаил примостился между валунами, еще не успевшими остыть за несколько ночных часов. Вдали, на утесе, в небо слегка отсвечивал уже начавший затухать пожар. Муравьев волновался: хотя в обход по тропинке Винченцо идти довольно далеко, но к этому времени он должен бы быть уже здесь. Его задачей было поджечь скирду, дать по подбежавшим к ней бандитам издалека пару выстрелов, отвлекая на себя внимание, и быстро смыться, растворившись в лесу. Что-то сложилось не так…
Михаил слышал целый бой: даже пулемет вступил в дело. И хотя внимание действительно было привлечено к событиям, разворачивающимся перед домом, и он беспрепятственно (со стороны охраны), хотя и с большим трудом, пару раз чуть не сорвавшись, одолел утес со стороны моря, уничтожил, как и обещал Винченцо, дона Кармони и так же беспрепятственно вернулся назад, предварительно сбросив труп в пропасть, – все же его не покидало чувство тревоги. Винченцо не возвращался, а без его знаний местности, обычаев, языка, Михаилу вряд ли удастся до конца во всем блеске выполнить план задуманной им жуткой мести. Отпустившая во время операции щемяще-рыдающая боль вместе с ненавистью снова цепкими злыми пальцами схватила его сердце, тяжелой, гнетущей тоской пожирая душу.
Вдруг мурашки побежали у него по спине. Вместе с шепотом Винченцо: «Синьор Михаил, синьор Михаил» – он услышал до боли знакомый, правда с какими-то подвываниями, голос:
– Вставайте, ваша светлость, вас ждут великие дела! Что нового в Королевстве Датском? Может, тень Гамлета желаете узреть?! – завывал в глубине камней знакомый голос на чистейшем русском языке.
И вдруг, как самая яркая вспышка сверхновой звезды, душа Михаила озарилась радостным, чистым светом, в мгновение ока выбросив из самых темных своих уголков давяще-мрачную щемящую тоску, пожиравшую его изнутри.
– Женька! – кинулся он вперед, обхватив руками шею своего друга. – Саша! – выдохнул он, повторяя сквозь навернувшиеся вдруг слезы: – Женька, Саша… Женька, Саша! – не в силах сдержать и уже не стесняясь этих слез.
Прошло уже двенадцать лет, как известный парижский повар и кондитер Поль Гуайон покинул родной город и, заключив договор с сибаритствующим снобом маркизом де ла Росси, поселился в небольшом домике на окраине Мессины, недалеко от дворца его светлости.