Месть негодяя

После завтрака обход. Как и обещали, знакомлюсь с симпатичным зав отделения Павлом Владимировичем. Жестикулирует, пружинит ногами, как будто спускается на лыжах с горы, приплясывает, вращает на бедрах невидимый обруч…

— Как самочувствие, молодой человек?

— Спасибо за комплимент! Враги не дождутся…

— И много врагов?

— А у кого их нет…

— У меня нет.

— Ну, вы же врач, знаете, кому какие пилюли подсунуть…

— Шутите? Это хорошо.

Нажимает кнопки компьютера, изучает показания. Вновь на моем пальце прищепка с датчиком. На плазменном экране появляется цифра 71.

— Что за штука? — спрашиваю оптимистично.

Тревожно молчит.

— Если она определяет, в каком возрасте я окочурюсь, то меня это не устраивает, давайте что-то думать.

— Это пульсоксиметр. Отражает степень насыщения крови кислородом. Показатель не критичный, но будем поднимать…

— Желательно, чтобы этим занялись медсестры помоложе и посимпатичнее. Хотя, как говорится, нет некрасивых женщин…

— А у нас в отделении их и нет, и среди больных, кстати, тоже… Какие еще пожелания?

— Из самых невинных пожеланий — было бы здорово, чтобы дверь в палату была закрыта. У меня от вас секретов нет, но ваши искусственные легкие работают, как самодельные водокачки…

Дверь закрыли, в палате стало тише. Но не успел задремать, как зашел еще один в белом халате.

— Экстренную помощь мы оказываем бесплатно, — говорит. — Но за отдельную палату придется заплатить. Подчеркиваю, это не за лечение, это за саму палату. Для вас же это не проблема? Сколько вы зарабатываете? Долларов триста в день у вас выходит?

Тут же получил мое согласие, но ушел, обиженно сгорбившись и сунув руки в карманы. Как будто жизнь приносит одни разочарования, и к плечам приделана невидимая полка, на которой каждый день по утрам выставляют бесчисленное число открытых пузырьков с анализами мочи, и там же — моя бутылочка…

Не успел уйти «переносчик мочи», вбегает запыхавшаяся Ржевская.

— Ты чего запыхалась? — спрашиваю. — Боялась не застать меня в живых?

— Типун тебе на язык! У вас тут карантин — меня долго не хотели пускать. Да еще с сумкой! Пришлось дать санитару на чай, чтобы провел огородами.

— Хорошо, что не в лоб…

Ставит сумку на стол, разгружает продукты, топчется у подоконника… Как говорится, бьет копытом.

— Ты присядь и не волнуйся, здесь за посещения не расстреливают. Расскажи лучше, кто за меня похлопотал, чтобы меня сюда положили.

— Все твои друзья! Володя Вознесенский позвонил Виталию Старикову, Виталий позвонил в управление здравоохранения города, оттуда позвонили сюда… Мы за тебя так переживаем! Поправляйся скорей, пожалуйста, очень тебя прошу — графики летят…

…Я оптимист, но, когда лежать неподвижно под капельницей уже совсем невмоготу, закрываю глаза и представляю, что я в древнем Китае и меня казнили. Был у них там один особенно изощренный способ — человеку отрубали руки и ноги, вырывали язык, выковыривали глазные яблоки, протыкали барабанные перепонки, а потом выхаживали и помещали в общественной уборной. У бедняги не оставалось в жизни ничего, кроме погруженного в темноту и жуткое зловоние сознания! Я фантазирую на эту тему не абы как, а со свойственным мне жизнелюбием, доведенным предлагаемыми обстоятельствами почти до состояния аффекта. То есть стараюсь представить все как можно реалистичнее, чтобы еще больше обрадоваться, когда открою глаза, пошевелю руками, ногами и всем, чем смогу в эту минуту пошевелить, втяну через сопливый нос в воспалившиеся легкие ионизированный реанимационный воздух, услышу за стеной хрипы и храпы собратьев по несчастью, и почувствую, что дела мои не хуже других!

Через три дня температура спадает. Я не сомневался, что так и будет, но, прослушивая легкие и снимая показания компьютера, Павел Владимирович все еще хмурится. В меня 24 часа в сутки вливают антибиотики с сопутствующими растворами. От этого вены с катетерами воспалены. Приходится все время менять руки и делать на ночь гепариновые компрессы.

— Бедные ваши вены! — сокрушается медсестра Татьяна. — В реанимации обычно ставят катетер в магистральную вену — она вот тут, на шее. На руке вены периферийные — быстро «горят».

А еще болит печень и по утрам такая тошнота, словно я пропьянствовал несколько дней подряд. Тогда я вспоминаю мои реальные выдающиеся пьянки и их последствия, и от этого переносить утреннюю тошноту намного легче.

Уже узнаю медсестер по звуку шагов. Татьяна ходит торопливо, почти бегом. Снежана цокает, как лошадка — у нее туфли на каблучках. Алевтина Ивановна шаркает, шамкает и шумит. Если за стенкой разговаривают драматическим шепотом, звенят посудой, гладят кого-то против шерсти, водят железом по стеклу, распевают русские народные песни, забивают гвозди кому-то в мозг, значит, Алевтина Ивановна совсем близко.

— Почему не брЫтый? — спрашивает она меня как-то утром. — Чтобы к следующему моему дежурству побрЫлся.

Надеюсь, через трЫ дня меня здесь не будет!

Лечебный кальян

Каждый день после завтрака по коридору привычно скрипит колесиками тележка с ингаляцией — лечебный кальян, как я это любовно называю.