Месть негодяя

Делают заморозку. Засовывают в нос блестящий металлический штырь. Глубоко! Не знал, что у меня такая глубокая носоглотка! Впрочем, стоит ли удивляться, если сам я такой глубокий…? Хрясть!!! Блин! Нет, во сне не бывает так больно!

После процедуры ставят капельницу. Четыре банки по 200 мл чего-то, что очистит кровь и сделает пребывание на свете более приятным, медленно вливаются через катетер внутрь, подтверждая мою стойкую уверенность, что я очень глубокий человек…

Возвращаюсь на площадку, чтобы переодеться и отправиться домой спать. Подходит Бонч-Бруевич.

— Алексей, у меня оплачена аренда автомобилей. Осталась одна короткая сценка — ты, Яна и Павел выбегаете из гостиницы, садитесь в БМВ, быстро уезжаете… Поможешь?

Матеря себя за безотказность, и все еще немного кайфуя от капельниц и рентгеновского облучения, кряхтя, снова влезаю в наэлектризованную шкуру Родиона, плетусь репетировать. Покачивает. В ноздрях тампоны, удерживающие в горизонтальной полости лекарство. Надо постараться во время съемки случайно не выдохнуть через нос, чтобы не выстрелить тампонами и лекарством в нос Глазкову или в глаз Носовой. Веселая получилась бы картинка!

Зачем я это делаю, почему не отказался?

Это не просто работа — это война!

Когда возвращаюсь домой, звонит Бонч-Бруевич.

— Давай договоримся, я не отменяю завтрашнюю съемку. С утра разведу сцены, отрепетирую с актерами, а когда будет все готово — ты приедешь и сыграешь. Но если тебе совсем будет невмоготу, тогда, конечно, отменим. У нас жесткий график, ты же понимаешь… Постарайся!

— Да, конечно, я постараюсь! — отвечаю с энтузиазмом. Понимаю, все понимаю! И не хочу, чтобы меня выводили или выносили из боя, считали трусливым и немощным.

Ночью знобит. Петляю в горячих сырых подземельях, стараясь по наклону почвы определить вниз двигаюсь или вверх. Земля под ногами не дает ответ, но на сердце безотчетная радость. Как будто вскрыли нарыв и удалили инфекцию. Зреет предчувствие силы, что вот-вот вернется в мой измученный организм и быстро одолеет хворь. Представляя, как это произойдет, проваливаюсь в глубокий богатырский сон.

Рано утром звонит Настя.

— Ну, что, Лешенька, как ты? Сможешь сегодня работать?

Кокаиновая фантазия

На репетиции чувствую, сколько во мне таблеток и микстуры. Голова кружится. Реплики встают поперек мозга. Язык еле ворочается и едва помещается во рту — так и хочется перекинуть через плечо. Три дня я провел дома, в постели и, вот, снова работаю.

Паша отдолбил свой крупный план и теперь за камерой, как назло, как будто проваливается в вату. Подкидывает реплики вяло, пропускает фразы. То ли не выспался, то ли, наоборот, переспал…

— Слушай, Паша, говори свой текст, не пропускай, — прошу, наконец. — Я понимаю, что текста много. Но мне нужны твои реплики целиком. Иначе я как будто не там, а здесь, с тобой, усталым и с собой, напичканным лекарствами… Помоги, будь добр, брат!

До конца смены три часа, а у нас не сняты еще две дневных сцены. «Может, перенесут?» — тешусь надеждой. Очень хочется домой!

— Эти сцены могут быть и вечерними, — командует Володя. — Продолжаем!

Целый час ставят свет, высвечивают кладбище.

— Ничего, что хороним в темноте? — спрашивает кто-то из съемочной группы. — Вообще-то в темноте не хоронят.

«Если только это не твои надежды! — едко отвечаю мысленно. — Или мечты какие-нибудь сумасшедшие, родившиеся еще в детстве и протянувшие, как ни в чем не бывало, пару десятков лет, несмотря на перестройки, дефолты, инфляции, стагнации, мастурбации и прочую дребедень. — Хоронить мечты лучше всего получается как раз за полночь, когда демоны темноты, охотно засучивают рукава, и, поплевав на ладони и взявшись за кирки и лопаты, встают у тебя за спиной в ожидании отмашки, что можно начинать зарывать…»

— Будем считать это рассветом, — тут же придумывает Вознесенский. — За вами гонятся бандиты. Нет времени ждать — надо скорее похоронить отца Натальи и убраться ко всем чертям в Москву.

«Гениальная идея — считать ночь началом рассвета! — мысленно аплодирую. — Отныне я буду считать рассветом любую сколько-нибудь подходящую для этого темноту, темноту с признаками света в конце туннеля… А что, так ведь оно и есть, по большому счету — рассвет начинается в темноте… Как небо начинается с земли, а в небе — березы…»

Смотрим с Пашей на подсвеченные голубым светом кресты, на мрачные холмики под ногами.

— «Возвращение живых мертвецов», блин! — говорю.

— Трех живых мертвецов в Москву, — кивает Глазков.

В руках у Паши сверток с бандитским кокаином. И тут нас с ним пробивает на смех. Мы на ходу сочиняем:

«Филипп и Родион перед похоронами нанюхались, и теперь их штырит. Вместо холмика земли им видится холмик кокаину. Стоящие вокруг солдаты с автоматами миротворческих сил одеты не в зеленые, а в белые комбинезоны. Вместо автоматов гигантские трубочки, чтобы нюхать. Церковные свечки, воткнутые в свежий холмик — как свечки в торте на день рождения.

— Давай загадаем желание? — предлагает Родион.

— Давай! — отвечает Филипп.

Встаем на колени, чтобы задуть свечки.

— С днем рожденья, друг!

— И тебя!