Месть Осени

Когда я пару дней назад заперлась в ванной, сознание застилала одна мысль: «Ничего уже не будет». Идея убить Дарину отозвалась радостью – и затем сразу – шоком. Радость испытывал Эдгар – нетерпеливо потирал ладони и отвратительно улыбался, предвкушая кровь и веселье. Шок испытала я – когда поняла, что все было напрасно. Столько лет доказывать себе, будто я не чудовище, чтобы в итоге прийти к выводу: я могу убить человека.

Антон вытащил меня, как раз когда я прикидывала, можно ли утопиться в этом корыте. Он начал растирать мне плечи, руки, и я с удивлением подумала: он что, действительно испугался? Ему правда не все равно? Я даже толком не помню, что он говорил. Помню ощущение тепла и нужности. Я точно знала – он бы меня не отпустил. А теперь я не отпустила его.

Когда операция закончилась, Петрович перевязал Антона и наконец дал ему снотворное. Я сидела на стуле, смотря на распростертого на кушетке мужчину – из руки его по-прежнему торчала игла капельницы, торс опоясывали свежие бинты, – и чувствовала, что не могу встать. Не могу убрать руку с изголовья и перестать вслушиваться в замедлившийся ритм сердца.

Жизнь, оказывается, такая хрупкая. Так просто потерять ее. Все остальное резко становится не важно – влажные штаны, заказы, недосып. Что скажет Лексеич – я ведь так ему и не перезвонила. О чем думал Антон, когда сжимал мне запястье сегодня утром. Какая разница? Каким простым все становится, когда на твоих глазах умирает дорогой тебе человек. И остается единственное, такое простое желание – чтобы он просто жил.

Просто. Жил.

Кто-то вошел в операционную.

– Следишь, чтобы ему кошмары не снились? – Краем глаза я видела, что Петрович встал у двери, уперев руки в мощные бока. – Кто стрелял, знаешь?

Кто-то, кому Дарина за это заплатила. Или что-то пообещала взамен. Или приказала.

– Не знаю.

– А что знаешь?

Я повернула к нему голову.

Я ведь все равно должна это сделать. Убить кого-то. Стать Зимней Девой. Я все равно потеряю душу. Так лучше обставить все так, чтобы стало ясно раз и навсегда, всем – нельзя трогать тех, кто принадлежит мне.

Кто мне дорог.

– С Антоном все будет… – Голос прозвучал хрипло. Я прокашлялась. – Он будет жить?

Губы Петровича расплылись в уставшей улыбке.

– Куда денется. Повезло, что органы не задело. Пулю я вытащил. Главное теперь, чтобы воспаления не было.

Я снова кивнула.

Повезло. Это сейчас повезло. А в следующий раз? Дарина ведь не успокоится.

– Вы позаботитесь о нем?

– Таков план.

Я с трудом оторвала ладони от кушетки. Прикоснулась к небритой щеке.

– Можно мне…

– Чаю? – подсказал Петрович. – Можно. Давай черного? Крепкого, с валерьяночкой. Ты спала сегодня?

Я бы ответила, что в холодном доме с двумя мужчинами и больным ребенком особо не поспишь, но сил язвить не осталось. Ночь и утро казались далекими, как заболоченные туманом вспышки маяка. Я словно целую жизнь назад злилась на Антона, в чем-то его обвиняла.

– Позаботьтесь о нем, ладно? – попросила я, поравнявшись с Петровичем по дороге к двери.

– Я же сказал.

– Точно. Спасибо.

– Ты куда? – Петрович не отодвинулся, когда я попыталась протиснуться мимо него.

– Хочу кое-что спросить у Вани.

– Ага. А потом?

– Вызову такси.

Петрович демонстративно глянул на свое массивное запястье, будто смотрел на часы.

– Через сколько тебя на операцию ждать?

Я непонимающе уставилась на него.

– Пулю, говорю, когда вытаскивать из тебя будем? Мне ж надо подготовиться. Инструменты продезинфицировать. Или грязными предлагаешь в рану лезть?

Я сглотнула. Петрович продолжал:

– Вы же как пить дать вдвоем эту кашу заварили. Шерочка с Машерочкой… – Он неодобрительно дернул заросшим подбородком. – Я помню, как зашивал тебя. Тоха тогда чуть не оглох на одно ухо. Если его задело, поверь моей интуиции, лапонька, ты следующая.

Я решительно протиснулась в узкий проход, нащупывая в кармане Ванин телефон.

– Ничего со мной не случится.

– Угу-м. – Петрович выразительно цокнул мне вслед языком.

* * *

Ваня стоял у белой тумбочки, закрывшись всеми способами, какими мог, – скрестил ноги, сложил руки на груди, поднял ворот свитера до самого подбородка, – и смотрел перед собой. На столе стояли две кружки с исходящим паром чаем. Надеюсь, валерьянки туда плеснуть не успели. Я подошла, принюхалась – пахло бергамотом – и опрокинула в себя жидкость. И только потом поняла, что в моих руках горячий чай остыл до комнатной температуры. Мгновенно.

– Надо поставить рядом с Антоном стакан с водой, – пробормотала я. – Он захочет пить, когда…

– Он проснется не раньше чем через три часа, – сказал Ваня. Голос звучал отстраненно, будто не он только что подавал инструменты, чтобы искать пулю внутри брата. – Но я поставлю.

– Спасибо.

В голове вертелся вопрос про Дев, но мне не хотелось его задавать. Как будто если промолчать, можно и дальше делать вид, что ничего не было.

– Отдай, пожалуйста, мой телефон, – наконец попросила я.

Ваня молча выудил из кармана джинс пластиковый пакет и не глядя протянул мне.

– Спасибо.