Месть памяти. Почему Путин победил «декабристов Болотной»?

Из какого источника священные образцы убеждений проникают в сознание?

Для архаичных обществ основным источником является религия. Социальная функция религиозных мифов заключаются в первую очередь в том, чтобы представить образцы «правильного» поведения во всех сферах общественной жизни: «Мы должны делать то, что совершали боги в начале времен

» (Шатапатха-брахмана, VII, 2, 1, 4)[9].

В индустриальном обществе традиционная религия, а также ее священные образцы отходят на второй план. Но это не означает, что люди начинают действовать исключительно по своему разумению. Не только вера без дел мертва, но и дела без веры нежизнеспособны. Специфика рода человеческого не в мышлении, а в искренней вере.

На смену христианству приходят религия будущего — утопия, религия настоящего — мода и религия прошлого — история. Утопия, мода, история — три источника священных образцов обмирщенного сознания индустриального общества. Правда, при переходе к информационной цивилизации один источник практически пересох. В результате кризиса либерального и краха коммунистического вариантов проекта Просвещения проектное социальное мышление утопии утратило свое влияние еще в большей степени, чем традиционная религия.

Соблазнительная религия моды не способна обеспечить эффективную для выживания общества картину мира, поскольку моделирует его исключительно в аспекте престижного потребления. Потребление ограниченного материального ресурса неизбежно оживляет этику саблезубого тигра. Если бы мир держался исключительно на ценностях моды, он бы в кратчайший срок превратился в звериное царство войны всех против всех.

Для поддержания хотя бы минимальных стандартов солидарности обществу необходимы образцы самоотверженности, предпочтения общественных интересов личной корысти. Эти священные образцы сегодня предоставляет в основном наставница жизни. Модники и модницы, находящиеся у власти, искренне презирают лузеров, ориентированных на исторические примеры. При этом власть понимает, что в наши дни история — это та самая моральная узда народа (Вольтер), которая позволяет обеспечить собственное необузданное потребление.

В современном обществе история приобретает статус политической религии, занимая то место священного фундамента мировоззрения, которое в Средние века отводилось христианству. Трансформация ментального «базиса» преобразует под себя все остальные разделы мировоззренческой «надстройки». Для укрепления своей власти любой политический режим пытается создать картину прошлого, которая оправдывает настоящий порядок вещей. Следовательно, власть над исторической памятью — залог легитимности правительства эпохи информационной цивилизации. Поэтому в жарких боях за будущее история используется в качестве одного из наиболее действенных видов оружия холодной гражданской войны.

Геополитическая концепция режима «суверенной демократии»: коварный Запад хочет покорить и уничтожить Россию с помощью своих агентов под прикрытием оппозиции — подкрепляется множеством «исторических» примеров. Точнее, конспирологическая картина мира изначально воплощается в этих «примерах». На протяжении последних 12 лет телезрителей, радиослушателей и читателей пичкают рассказами о давних и вчерашних мировых заговорах против России. Мировоззренческое полотно, сотканное из подобных аргументов и фактов, неизбежно проецируется на противников нынешней власти, которым национальный лидер по-отечески рекомендовал «не изменять своей Родине

»[10].

Конспирологическая версия патриотизма близка многим нашим согражданам, пережившим некультурный шок девяностых. В то время экономический, социальный, территориальный крах государства сопровождался призывами к демократии и сближению с западными странами. Путинский режим с успехом сыграл на унижении национальных чувств великого народа. Риторика противостояния Западу сочетается с утверждениями о том, что атлантическая демократия, с ее принципом регулярной смены руководителей всех уровней в результате выборов, неприемлема для русского народа. Благодаря этой стратагеме любой оппонент режима, призывающий к установлению в России реальной политической конкуренции, автоматически превращается во врага своего народа, вольно или невольно действующего под влиянием западных спецслужб.

Верит ли сам Путин в эту концепцию патриотизма? Нет оснований считать, что он неискренен в стремлении заставить западных лидеров считаться с ним в качестве бессменного руководителя могучей державы. Но согласитесь, что подобная любовь к родине, приводящая к почти полной остановке кадровых лифтов, не способствует модернизации российского общества.