Месть по-французски

— Она не для такого, как я, и вы это прекрасно знаете. Я ведь за версту вижу благородное происхождение, неважно, французы это или англичане. Жаклин — не просто служанка. Между прочим, я тоже могу вам кое-что сказать.

— Похоже, ты намерен продолжать независимо от того, хочу ли я тебя слушать, — вздохнув, сказал Николас.

— Да, хочу. Она для вас, сэр! Она это знает и потому борется как сумасшедшая. Вы тоже это знаете, и если у вас хоть что-то осталось в голове, то бросьте ее за борт. Она погубит вас, Блэкторн. Уничтожит и вас и меня, если вы от нее не отделаетесь.

— Бог мой, не будь так мелодраматичен! Под силу ли это маленькой француженке?

— Вы в нее влюбитесь, — безнадежно сказал Тавернер. — Она этим воспользуется, а потом бросит вас. Они все так делают. И в следующий раз во время дуэли вы не будете осторожничать. Или на скачках, когда будете брать барьер. И тогда вам конец.

— Тавви, — терпеливо сказал Николас, — я и сейчас не осторожничаю во время дуэлей и скачек. Я со смертью уже лет десять флиртую и все никак ее не догоню. Если общение с Жаклин де Лорне этому поспособствует, я буду только рад. Давай-ка лучше выпей. Тебе это необходимо сейчас.

— Нет, спасибо, — с достоинством сказал Тавернер, поднимаясь. — Но подумайте над тем, что я сказал. Если вы до сих пор так и не переспали с ней, то лучше оставьте ее, когда мы приплывем в Голландию.

— Мой дорогой Тавви, когда это я беспокоился о своей безопасности? — пробормотал Николас.

Тавернер удалился. Ругаясь себе под нос, Николас, нахмурившись, смотрел ему вслед. Черт бы его побрал, но ведь в том, что он говорил, была большая доля правды. Николас чувствовал, что позволил Жаклин проникнуть себе в душу, стать ему ближе, чем любая из женщин в его полной приключений жизни. За исключением молоденькой французской девушки, которую он знал сто лет тому назад.

Он мог уже давно овладеть ею. Первый раз — когда она лежала связанная на его кровати в Эйнслей-Холле. Потом — в любой из таверн, в которых они останавливались по дороге. И наконец, на узкой кровати в разрушенной охотничьей хижине. Но каждый раз что-то останавливало его, и он объяснял это то ленью, то жалостью, то желанием продлить удовольствие. А на самом деле Тавви был прав. Черт бы побрал его наблюдательность! Он стал что-то чересчур сентиментален по отношению к своей пленнице. Хватит! Когда они приплывут в Голландию, он положит этому конец. А потом она надоест ему, и он отделается от этого вожделения.

«Но если бы это было просто вожделение, ты бы уже давно его удовлетворил, — сказал себе Николас, тяжело вздохнув. — Не слушался бы голоса совести, не колебался ни минуты. И не отправился бы тогда вместо нее к другой…»

Его нисколько не беспокоила мысль, что он может погибнуть от руки Жаклин де Лорне или чьей-то еще. А вот мысль о собственной слабости была просто непереносима.

Он должен сделать все от него зависящее, чтобы избавиться от нее. В его жизни нет места благодарности и нежности. Поездка в Шотландию с самого начала была ошибкой. У таких, как он, не может быть приюта, надежной гавани, и сладкие обещания весны в этой стране были всего лишь иллюзией. Для него не существует ни любви, ни милосердия. А те, кто ему их обещает, бессовестно лгут. Вот и Шотландия тоже оказалась ложью. Это просто каменистая неплодородная земля, суровый климат, вечное одиночество…

Николас сознавал, что не может позволить себе расслабиться. Ведь все, что у него есть, — это его внутренний кодекс, который предписывает ему не жалеть никого и ничего, заботиться исключительно о себе. А если он ослабнет, позволит себе малую толику сострадания к кому бы то ни было, позволит пробить броню, которую воздвиг вокруг своего сердца, тогда в амбразуру может проникнуть все, что угодно. Например, чувство вины и сожаления, которое он отторгал от себя на протяжении многих лет. И тогда он погиб.

Но он не позволит этому случиться! Он рано понял, что может рассчитывать лишь на самого себя. Видимо, тот же урок жизнь преподала и Жаклин. И она не должна ждать от него пощады.

Николас вновь почувствовал, что его окружает тьма. Сумасшедшие Блэкторны. Он более чем соответствует их репутации.

Поставив бокал бренди, Николас поднялся и вышел на палубу. Несмотря на выпитое бренди и качку, он твердо прошагал к каюте Жаклин и, не давая себе труда постучать, распахнул дверь.

Ей, бесспорно, было очень плохо. Он вынес из каюты таз, оставил его в коридоре и вновь вернулся в каюту. На ее бледном лице выступил холодный пот, глаза были закрыты, под ними залегли глубокие тени. Она чуть слышно бормотала что-то по-французски.

Николас старался не говорить на этом языке, когда они были вместе, умышленно избегал этого. Слишком уж это напоминало о прошлом. Жаклин правильно выбрала акцент — похоже на произношения низкого люда, когда надо обмануть окружающих. Но ее подлинный французский великолепен — безупречный язык аристократки. Он напомнил ему о прошедшем, об утраченной навсегда молодости, о жизни, которую разрушила жадность буржуа и ненависть крестьян.