Месть троянского коня

Начинался прилив. Волны, шурша, подкатывали к нагромождениям камней, все выше омывая их гладкие бока. Ветер то усиливался, нагоняя пенные гребни не берег, то почти стихал, и тогда вода тихо мерцала, наполняясь ночными огнями. Над волнами еще кричали иногда чайки, но их крики смолкали, и наступала торжественная ночная тишина, нарушаемая лишь шумом волн и теми таинственными звуками, которые всегда издает по ночам море и которым нет и, верно, никогда не будет объяснения… Море пело свою ночную песню, а с берега долетали, вторя ему, голоса цикад, да издали, со стороны города, выли жутким хором шакалы, цари ночного пира…

Ахилл, обхватив руками колени, весь сжался. Его трясло от озноба, вызванного не только холодом, хотя воздух был действительно студен и влажен — героя била нервная лихорадка, все пережитое напряжение, душевное и физическое, отзывалось теперь этим мучительным холодом и полным, смертельным изнеможением.

Сзади на плечи ему тихо опустился шерстяной плащ, и на камни упала охапка сучьев.

— Можно, я разожгу костер? — спросила Пентесилея, уже высекая кремнем искру и поджигая клочок сухого мха.

— Да, разожги. Там уже спят?

— Не все. Я сказала Терситу, что ты приказал ему пока караулить шатер. Я правильно сделала?

Он кивнул, слабо улыбнувшись.

— Да… Я и сам мог подумать. Ничего не соображаю. Я пришел сюда потому, что там мало места, а раненым нужен отдых. Нет ли чего–нибудь поесть?

— Сейчас!

Она убежала и почти тотчас вернулась.

— Вот.

Ахилл взял из ее рук глиняную тарелку с кусками жареной конины и принялся за еду, сразу же ощутив мучительный голод.

— Как вкусно! Спасибо, Пентесилея. А ты?..

— Я тоже хочу есть. Дай кусочек.

Некоторое время они сидели рядом, глядя на медленно разгоравшийся костер, и жевали жестковатое мясо.

— Тебе холодно? — спросила амазонка, придвигаясь к нему вплотную.

— Меня знобит. Это, наверное, от того, что я еще не окреп после Чаши. Но сейчас лучше.

— Не хочешь вернуться в шатер? Гекуба сказала, что найдет место и тебе.

— И сама не ляжет спать? Там не повернуться! — Ахилл покачал головой.

— Тогда ложись здесь. Я буду поддерживать костер и беречь твой сон. Конечно, если ты мне позволишь…

И Пентесилея постелила возле костра пару овечьих шкур, соорудив изголовье из охапки травы, тоже прихваченной в шатре.

Герой с удовольствием лег на эту жесткую постель и вновь улыбнулся:

— Не могу тебя узнать, Пентесилея! Ты так послушна, так покорна…

Что это с тобой? Почему ты на все спрашиваешь моего разрешения?

Она тоже улыбнулась и легла с ним рядом, укрыв его и себя еще одной овчиной и плащом.

— Я хочу, чтобы ты на мне женился. А разве ты возьмешь в жены женщину, которая не будет тебя слушаться?

— Не возьму, — честно ответил он.

— Ну… вот поэтому.

Море шелестело волнами, казалось, возле самых их ног. Но между ними и морем был костер, который защищал от прохладного дыхания морского ветра.

Амазонка привстала, сняла и отбросила тунику и сандалии и вновь крепко прижалась к Ахиллу так что он сразу согрелся — таким горячим было ее тело.

Он повернулся, обнял женщину, осторожно накрыл губами ее губы, пахнущие гранатом. Потом властно коснулся ее волос, вынул гребни и нетерпеливыми движениями пальцев расплел упавшие на изголовье ложа черные, мягкие косы.

И в мире не осталось больше ни сгоревшей и ограбленной Трои, ни уплывших в никуда ахейских кораблей, ни тысяч смертей, ни двенадцати лет войны… В эти мгновения власть была лишь у поющего свою песню морского прибоя, у далекого хора цикад. И у неба, пронзенного звездами и такого высокого, что если смотреть на него, лежа на спине, то кажется, что лежишь, не касаясь земли, между берегом моря и этой вознесшейся в вышнюю пропасть твердью…

— Я люблю тебя! — сказала Пентесилея слова, которым было много тысяч лет и которые еще тысячи лет будут звучать под небом и под звездами, и вместе с людьми уйдут когда–нибудь в Вечность, где, кроме Любви, ничего не будет…

— Я тоже тебя люблю, — ответил Ахилл и снова прижал ее к себе. — Тебе не делаю больно? Мои ручищи ведь и раздавят…

— Да что ты! У тебя такие нежные руки. Ты не раздавишь и воробьиного яйца. Я не думала, что мужчина может быть таким нежным!

— А я не думал, что такой нежной можешь быть ты! У тебя сейчас даже голос не такой, как обычно, — он у тебя всегда низкий, как у мужчины, а сейчас…

— А сейчас я — женщина! — сказала она и засмеялась.

Ахилл вдруг испугался.

— Пентесилея! Но… Тебе не придется снова проходить через обряд искупления?!

— Нет, — она провела рукой по его лицу, стирая легкие капли пота. — Совет амазонок разрешил мне стать твоей женой.

Ахилл изумленно посмотрел на нее.

— Как?..! Когда они успели?!

И тут Пентесилея смущенно отвернула голову и проговорила, не глядя на него: