Места

Мы на народной ниве таемА сам народ? – чья нива сьяЕму всегда так не хватаетОбъективации себяИ потому ему всегдаВраги нужны для этой целиТак будем ж нужной панацеейА против общего врагаИ мы народом встанем целым

Как видим, неопределимость и бессмысленность «вечной» категории народа компенсируется изобретением фигуры врага – фигуры «другого», вокруг которой и кристаллизуется миф о народе. Ход этот становится особенно важен в силу того обстоятельства, что начиная примерно с 1974 года Пригов вступает в, условно говоря, соц-артистский период, отмеченный созданием стихов, написанных «с точки зрения народа». Или же: с точки зрения отсутствия – языка, позиции, места, – привязанной только к фигуре «другого»: иностранца, идеологического врага, преступника. Вот почему центральной фигурой приговского соц-арта становится Милицанер, само существование которого определяется наличием врагов. А любимый враг – разумеется, «мериканский президент»:

Что же нас Рейган так мучитЖить не дает нам и спатьСгинь же ты, пидер вонючийИ мериканская блядьВот он в коросте и в калеВ гное, в крови и паршеЧто же иного-то жеВы от него ожидали

(Трудно удержаться от замечания о том, насколько эти модели оказались живучи: разве что Милицанер заменился в XXI веке на эфэсбэшника, а Рейган – на Обаму, украсившись расистскими подвываниями.)

Разматывая этот способ «народного самоопределения», а точнее, изучая механизм «вечности», Пригов пишет стихи, которые иначе как чудовищными не назовешь. К примеру:

Они так верно нам служили

Китайцы желтокожиеИ несмотря мы с ньми дружилиНа то что желтокожиеТеперь они все Мао служатКитайцы желтокожиеИ с нами яростно не дружатВидать что желтокожиеНе будут снова нам служитьКитайцы желтокожиеИ будем снова с ньми дружить

Пускай что желтокожие

Само собой, «народная точка зрения», оборачивающаяся в этих стихах самым искренним расизмом в сочетании с имперским высокомерием по отношению к «предательской» колонии, не совпадает с точкой зрения автора – что маркировано по меньшей мере языковыми сбоями и неправильностями. Пригов в том же цикле «Из девяностошестикопеечной тетради» (1976) спокойно доводит логику ксенофобии до конца – им, естественно, становится каннибализм:

О, мясо сладкое сограждан дорогихОно вкусней германцев недешевыхИ мериканцев двутридорогихИ негритянцев уж для всех дешевыхТакая наша строгая странаСебя вкусила памятно онаКак и не снилось ни одной странеИ не проснулась – значит не во сне

Вместе с тем конструирование врага понимается приговским субъектом как символическое занятие, снимающее противопоставление социума и природы и вписывающее «нас» – в ту же самую, тотально обессмысливающую вечность:

Когда твой враг к тебе приходитТак и скажи ему: Мой врагИ вы почувствуете вдругТакую ясность в обиходеТвой враг – он птица воронаяА ты – ты тоже, тоже птицаПод вами древняя столицаВы бьетесь в небе – не на земле же

«ИЗУЧЕНИЕ ПРИЗНАКОВ СЕБЯ»

Привычно читать тексты Пригова 1970—1980-х годов как насмешливую деконструкцию советского идеологического языка, тоже, кстати говоря, вещавшего «с точки зрения народа». Однако стоит задаться вопросом: детально разработанная Приговым логика пустоты и отсутствия, действительно ли она только советская? Или, может быть, – русская? Ведь камлает же Пригов (в духе прокурора из «Братьев Карамазовых») о русском человеке, который