— Как бы вам объяснить? — сказал он. — Давайте посмотрим, не может ли ваш Викторин быть устами богов. Попробуем?
— Как хотите, — ответил тот. — Возможно, вы правы: если там есть готовые символы, зачем изобретать новые?
Энтони подумал, понял, что думать здесь особенно не над чем, открыл книгу и стал медленно листать страницы. Он неплохо владел латынью, но не настолько, чтобы свободно читать древние тексты. Однако сейчас его вела внутренняя уверенность.
— «Написано:
Человек дает имена. Он говорит: мудрость, сила, смирение — этими словами обозначают многие сходные между собой явления и предметы, но это лишь слова. Другое дело — образы: лев, орел, единорог, агнец… За ними стоят Силы. У них есть власть над жизнью и смертью. И горе тому, кто поддастся им, не имея власти над Могущественными, потому что он отринут от спасения и никогда не управлял ими в себе…
Также они имеют власть в смерти, и горе тому, кто поддастся им и разрываем ими, не имея никакой власти над Могущественными, потому что он отринут от спасения и никогда не управлял ими в себе…
Ибо есть тайна земли и воздуха, тайна воды и огня, и Священные проявляют себя в них в соответствии со своей природой, так что круг льва есть круг левиафана, а остальных соответственно: написано:
Энтони прекратил читать, и Ричардсон отрывисто сказал:
— Но за всеми этими образами что-то есть.
— Возможно, — сказал Энтони, — и я полагаю, что в будущем мы это обнаружим…
— Не о будущем речь, — прервал его Ричардсон. — Я думаю, этот парень был совершенно прав. Я же вижу, вам что-то открылось, вы что-то поняли. Вот и я хочу того же. И я пойду до конца.
Энтони медленно покачал книгу на руке.
— Разве нет порядка во всем? — задумчиво спросил он. — Все, что от нас требуется: обрести равновесие и в этом состоянии действовать, действовать именно там, где мы оказались…
— Да при чем здесь действие!? — почти выкрикнул Ричардсон.
— Ну, наверное, не обязательно действовать всем, — предположил Энтони. — Если случайно…
Внезапно он замолчал и прислушался. Затем встал, отложил книгу и сказал: «Откройте окно». Слова не были ни приказом, ни просьбой. Ричардсон воспринял их просто как руководство к действию и заодно знак того, что они из мира символов возвращаются в здешний мир. Он покорно направился к окну, но опоздал. Энтони намного быстрее его пересек комнату, поднял раму и выглянул наружу. Ричардсон подошел и тоже прислушался.
Воскресный вечер был очень тих. Тишину нарушали редкие звуки: шум колес, шаги, где-то хлопнула дверь, а поодаль в церкви допевали последний гимн вечерней службы. На несколько мгновений установилась полная тишина. И тут откуда-то издалека, но тем не менее совершенно отчетливо донесся испуганный женский крик. Энтони выпрямился, закрыл окно, сказал Ричардсону: «Извините, я должен идти. Это Дамарис» и, двигаясь по-прежнему очень быстро, но без всякой поспешности, направился к выходу. По пути он одним движением прихватил свою шляпу и трость. Ричардсон попытался что-то сказать, но Энтони только махнул рукой, сбежал со ступеней и понесся по улице.
Бежать было легко, просто замечательно. А еще лучше было понимание того, что момент, которого он долго ждал, настал. Он не знал и не думал пока, чем он может помочь. Сейчас его делом было бежать. Он пока не мог сказать, какая опасность угрожала Дамарис, почему она закричала, и как он своим обновленным существом услышал этот крик за мгновение до того, как он прозвучал. Он добежал до конца улицы и повернул за угол.
Ричардсон, обескураженный поспешным бегством Энтони, сначала колебался, а потом устремился следом, почти не отдавая отчета в том, зачем он это делает. Его что-то тянуло. В свою очередь добежав до угла, Ричардсон остановился. Он увидел Энтони, и не только его.