Место под солнцем

Два кресла, одно солидное, кожаное, другое — образца семидесятых, хлипкое, неудобное и скрипучее на вид. В углу, прямо на полу, — большая новая, явно дорогая стереоустановка, рядом, на специальной тумбе, — телевизор и видеомагнитофон. Антикварный, но страшно облезлый буфет не имел ни одной дверцы и был заполнен книгами, аудио и видеокассетами и компакт-дисками.

— Что вам поставить? Какую вы любите музыку?

— Есть у вас старый классический джаз? — спросила Катя, усаживаясь в огромное кожаное кресло.

— Глен Миллер, Луи Армстронг, Элла Фицжеральд, — стал быстро перечислять Паша, — но я лучше поставлю то, чего вы точно никогда не слышали.

— Ну, это вряд ли, — покачала головой Катя, — из старого джаза я знаю почти все. Во всяком случае, то, что можно считать классикой.

— Уверены? Вот я поставлю, а вы мне скажете, слышали или нет. Могу спорить на что угодно, вы это услышите впервые.

— Хорошо, ставьте. Я через три минуты назову вам исполнителя.

— Ну ладно, — кивнул Паша, — я ставлю, — только вы не смотрите.

— Очень надо! — Катя зажмурилась. — Ставьте! Через минуту нежный тенор запел по-английски про сонную реку Миссисипи, по которой медленно плывет пароход.

— Паша, так мы поспорили или нет? — спросила Катя, не открывая глаз.

— Конечно, поспорили!

— На что?

— На что хотите!

— Хочу на эту кассету!

— Пожалуйста!

— Это негритянский квартет «Инк спотс» — «Чернильные пятна». Середина сороковых — начало пятидесятых! — выпалила Катя и открыла глаза.

Паша стоял посреди комнаты, все еще держа в руках пакет с сосисками.

— На самом деле нечестно было спорить, — улыбнулась Катя. — С моей стороны нечестно. Вы ведь спорили бескорыстно. А я действительно знаю классический джаз. Не расстраивайтесь, я не буду отнимать у вас кассету. Я знаю, она очень редкая. Перепишу и отдам. А эти сосиски лучше выкинуть. На них больно смотреть.

— Да, действительно… Он отправился на кухню, тихо загудела кофемолка. Катя скинула туфли, уселась поудобней, поджав ноги. Только сейчас она почувствовала, как ужасно устала. День был бесконечно длинный, дурацкий. Она приехала в театр к девяти утра, перед репетицией был сбор труппы, случилась какая-то некрасивая склока, и Кате пришлось в ней разбираться, потом, на репетиции, она больно подвернула большой палец. Старенькие любимые пуанты порвались, почти истлели, Катя решила надеть их в последний раз, и вот результат. Палец до сих пор побаливает. Для любого нормального человека пустяки, но для танцовщика — серьезная неприятность. А потом, после того как она особенно удачно исполнила свой знаменитый прыжок с па балоттэ, Галя Мельникова, молоденькая, очень талантливая солистка, хлопая ясными голубыми глазками, с искренним возмущением произнесла: «Нет, ну какая стерва эта Никифорова! Она говорит, будто ты теряешь форму, легкость уже не та. Ну ты подумай, совсем старуха сбрендила. Нет, просто интересно, с чего она это взяла?!»

Людмила Анатольевна Никифорова была старым, очень опытным педагогом. Катя училась у нее пять лет и очень дорожила ее мнением. Это многие знали. Никифорова всегда говорила правду. Но только в глаза и наедине. За глаза, публично, а тем паче Гале Мельниковой на ушко, ничего подобного она сказать не могла.

Стало грустно, что из милой талантливой Гали полезла бабская злая зависть. Дело обычное, удивляться и расстраиваться глупо. Наоборот, если завидуют, значит, есть чему. Но за Галю обидно. Раньше в ней этой гадости не было.

В общем, все мелочи, но слишком уж их много для одного дня, даже такого длинного. А про Глеба с его братками-башкирами и «солнышком» Олей лучше вообще не вспоминать.

Катя сама не заметила, как задремала в уютном кресле под сладкие голоса негритянского квартета. Паша удивленно и растерянно застыл на пороге с подносом, потом тихонько, на цыпочках подошел к журнальному столику. Звякнула кофейная чашка. Катя открыла глаза.

— Простите… — Он даже покраснел от смущения.

— Это вы меня простите, Паша. Вы, наверное, тоже устали. Я нагрянула к вам по-хамски, да еще уснула… Я, пожалуй, вызову такси и поеду. — Она посмотрела на часы. — Ужас, половина второго!

— Нет, что вы! Я совершенно не устал. И вообще… У меня так редко бывают гости, тем более вы… Я скоро совсем одичаю. Общаюсь только с компьютером.

— Ну что вы, Паша! Вы светский человек. Вы же почти каждый вечер ходите на балет.

Он разлил кофе по чашкам, уселся в скрипучее неудобное кресло напротив Кати, долго молчал, а потом вдруг произнес совсем тихо:

— А вы не хотите спросить почему? Катя отхлебнула кофе и, не глядя на него, быстро произнесла:

— Нет. Пока не хочу. Но мне всегда приятно видеть вас в зале.

— Спасибо. Перевернуть кассету? Или поставить что-нибудь другое?

— Не надо… Паша, а вы со своим братом, которому восемь лет, общаетесь? Как его зовут?