Метакод

Ныне звуки в языке выглядят как «стершиеся пятаки», их первоначальное пространственно-временное зна¬чение, интуитивно воспринятое в детстве человечеством, забыто. О нем должны напомнить поэты. Но древние слова, как древние монеты, хранят в начале слова звук — ключ к их пониманию.

Так, в начале слова «время» стоит звук «в», означающий движение массы вокруг центра. Этим же знаком обозначен «вес» — нечто прикованное к своей орбите, но стремящееся разбежаться и улететь. В результате получается «враще¬ние». Вес, время, вращение — вот модель попытки вы¬рваться за пределы тяготения. В результате получается движение планет по кругу, по орбите вокруг центра тя¬готения.

В противоположность этому стремлению вырваться за пределы тяготения есть центростремительная сила вселен¬ной, выраженная в структуре звука «б». Это тяжкое бремя веса. Чем больше сила тяжести, тем медленнее течет вре¬мя (это предположение Хлебникова подтвердилось в общей теории относительности, которую Хлебников справедливо назвал — «вера 4-х измерений». Итак, в момент слияния чувств мы увидим, что время и пространство не есть нечто разрозненное. Невидимое станет видимым, а немое пространство станет слышимым. Тогда и камни заговорят, зажурчат, как река времени, их образовавшая:

Времыши-камыши

На озера бреге,

Где каменья временем,

Где время каменьем.

Пространственно осязаем звук в «Слове об Эль»:

Когда судов широкий вес

Был пролит на груди,

Мы говорили: видишь, лямка

На шее бурлака...

Когда зимой снега хранили

Шаги ночные зверолова,

Мы говорили — это лыжи...

Он одинок, он выскочка зверей,

Его хребет стоит как тополь,

А не лежит хребтом зверей,

Прямостоячее двуногое

Тебя назвали через люд.

Где лужей пролилися пальцы,

Мы говорили — то ладонь...

Эль — путь точки с высоты,

Остановленный широкой

Плоскостью...

Если шириною площади остановлена точка приложения, — это Эль.

Сила движения, уменьшенная

Площадью приложения, – это Эль.

Таков силовой прибор,

Площадью

Скрытый за Эль.

«Формула-образ» — иного определения и не придума¬ешь для последних строк этого стиха. Может ли формула быть поэзией? Конечно, только поэт может увидеть в этой формуле «судов тяжелый вес», пролитый на груди, — лямку на шее бурлака; лыжи, как бы действительно расплескав¬шие вес человеческого тела на поверхности сугроба; и чело¬веческую ладонь; и переход зверя к человеческому верти¬кальному хождению, действительно ставшему первой побе¬дой человека над силами тяготения, — победой, которая сравнима только с выходом человека в космос в XX веке. Пожалуй, даже большей. Ведь не было для этого каких-то технических приспособлений.

Рядом со «звездным языком» и «Словом об Эль» стоит в поэзии Хлебникова гораздо более известное, но, пожалуй, гораздо менее понятое непосредственным читателем Сти¬хотворение «Бобэоби»:

Бобэоби пелись губы,

Вээоми пелись взоры,

Пиээо пелись брови,

Лиэээй пелся облик,

Гзи-гзи-гзэо пелась цепь.

Так на холсте каких-то соответствий

Вне протяжения жило лицо.

В отличие от «звездной азбуки» и от «Слова об Эль» это стихотворение строится не просто на пространствен¬ной структуре звука, но и на тех ассоциативных ощуще¬ниях, которые вполне закономерно могут возникнуть у боль¬шинства читающих. Произнося слово «бобэоби», человек трижды делает движение губами, напоминающими поцелуй и лепет младенца. Вполне естественно, что об этом слове говорится: «пелись губы». Слово «лиэээй» само рождает ассоциацию со словом «лилейный», «гзи-гзи-гзэо» — изящ¬ный звон ювелирной цепи.

Живопись — искусство пространства. Звук восприни¬мается слухом как музыка и считается искусством вре¬менным. Поэт осуществляет здесь свою давнюю задачу:

«связать пространство и время», звуками написать порт¬рет. Вот почему две последние строки — ключ ко всему стихотворению в целом: «Так на холсте каких-то соответ¬ствий вне протяжения жило лицо».

«Протяжение» — важнейшее свойство самого простран¬ства. Протяженное, зримое, видимое... Хлебников создает портрет непротяженного, незримого, невидимого. Портрет «Бобэоби», сотканный из детского лепета и звукоподра¬жаний, создает незримое звуковое поле, воссоздающее жен¬ский образ.

Этот портрет «пелся»: пелся облик, пелись губы, пелась цепь. Поэтическое слово всегда существовало на грани между музыкой и живописью. В стихотворении «Бобэоби» тонкость этой грани уже на уровне микромира. Трудно представить себе большее сближение между музыкой и жи¬вописью, между временем и пространством.

Соединить пространство и время значило также добиться от звука цветовой и световой изобразительности. Он искал те незримые области перехода звука в цвет, «где голу¬бизна василька сольется с кукованием кукушки».

Для Скрябина, для Римского-Корсакова, для Артюра Рембо каждый звук тоже был связан с определенным цве¬том. Обладал таким цветовым слухом и Велимир Хлебни¬ков. Он считал, что звук «м» — темно-синий, «з» — зо¬лотой, «в» — зеленый.

ЗВУКОПИСЬ

Вао-вэя — зелень дерева

Нижеоты — темный ствол,

Мам-эами — это небо,

Пучь и чапи — черный грач...

Лели-лили — снег черемух,

Заслоняющих винтовку...

Мивеаа — небеса.