Метамодернизм. Историчность, Аффект и Глубина после постмодернизма

Введенное Блохом понятие Ungleichzeitigkeit базировалось преимущественно на марксистской, постгегелевской философии исторического прогресса и более широкого понимания просвещения как движения к нарастанию саморефлексивной природы мысли и этических стандартов. Даже если бы мы оставались ироничными постмодернистами либо перешли на стадию постироничного метамодернизма, все равно было бы вполне очевидно, что чрезмерно упрощенное понятие линейного прогресса долго представлялось иллюзорным и опасным; и даже если бы мы впали в соблазн нигилизма, нам все равно было бы очень трудно отрицать, что практически любая идея о рефлексии и мысли – а в действительности о философии в целом – в конечном счете покоится на предположении, что прогресс возможен, по крайней мере прогресс в понимании происходящего. В противном случае любые рассуждения были бы просто-напросто бессмысленны. Из этого предположения следует, что действовать, руководствуясь этим возможным прогрессом понимания происходящего, возможно, по крайней мере в принципе, причем до тех пор, пока он доступен как часть «наследия» мысли, когда-либо приходившей кому-нибудь в голову на этой планете. Это отнюдь не означает, что иллюзии, забвение, неудачи и хаос, равно как и общественно-политический антагонизм, не могут лишить нас этого доступа или тем более остановить прогресс. В действительности

Weltgeist становится призраком, попавшим в ловушку старых руин. Раз нет движения к светлому будущему, то нет и неизбежного возврата в темное прошлое. Но это еще не означает упразднения идей о том, как сделать жизнь лучше – в экономическом, социальном или этическом отношениях. До тех пор, пока у нас будет возможность думать о том, как сделать жизнь лучше, принцип прогресса никуда не денется. Именно так я сегодня понимаю Ungleichzeitigkeit.

Глава 5

Космический ремесленник: виртуозность маньеристов и современные ремесла

Сьерд ван Туинен

В современной культуре ремесла обнаруживаются повсюду. Архитекторы заново открыли для себя ценности ремесла в постиконические времена, в то время как художники вновь стали проявлять интерес к материальному процессу изготовления чего-либо руками. В последние годы лучшим в мире рестораном был уже не «El Bulli» с его молекулярной кухней, но основанный Редзепи и специализирующийся на скандинавских блюдах «Noma». Пока активисты вновь обращают свои взоры на ремесло граффити или граффитизм, хипстеры встречаются в специализированных кафе для тех, кто любит вязать. Телевидение в избытке выплескивает кулинарные шоу. Теоретики Интернета прославляют ремесла повсеместно – от программного обеспечения с открытым исходным кодом до WEB 2.0 и Fab Lab. В кильватере этих неспешных движений социальные философы включают дух ремесленничества в проекты городских реноваций. Перед восторженной толпой регулярно открывают свои двери новые выставки, повествующие о современном состоянии ремесел.

Я утверждаю, что этот «ремесленнический поворот» является не просто симптомом постмодернистской ностальгии, то есть имевшими место в прошлом «альтернативами» или «случаями», которым позволено заявить о себе вновь. Это скорее сам наш опыт познания изменившегося времени. Что казалось старым, может вновь оказаться подлинным. Питер Осборн говорит об искусстве современности (Osborne, 2011, 115–16), следующем за постмодернизмом, и подразумевает что-то вроде «внутреннего отступления в настоящее» (Osborne, 2011, 111). Вместо модернистской новизны, авангардистского будущего и постмодернистского Конца Истории современные практики обитают в «асинхронном» настоящем (см.: Avanessian, 2016a), которое мы можем назвать «метамодерном» (Вермюлен, ван ден Аккер, 2015; Vermeulen and van den Akker, 2010), где префикс «мета-» нужно воспринимать в его этимологическом смысле «посреди» гетерогенности различных практик (материальных, технических, социальных, политических, цифровых и т. д.), которые в своем гибридном единстве выражают и создают современность.