Метанойя

– Что, тебе уже не нужна маска благородного рыцаря, сладкий мой Джем? Или ты просто не догадался сам метнуться на кухню, а заодно поставить чайник и быстренько добыть из холодильника какой-нибудь еды?

Я лениво потянулся.

– Ну, не рыцарское это дело по холодильникам шастать, хотя чего не сделаешь для прекрасной дамы? Но вижу ещё проще выход– надо идти вместе. А то я не знаю, где там выключатель, чтобы свет зажечь, а в темноте я ничего не найду. Согласен донести тебя на руках.

Она фыркнула.

– Надорвешься. Но, пожалуй, ты прав: хочешь– не хочешь, а идти нужно вместе. Надо обязательно чего-нибудь перекусить, а то мы так и умрем от истощения. Дай мне, пожалуйста, мой халат– вот он, на кресле лежит.

Она оделась и вышла из комнаты. Мне уже надоело валяться, и я собрался было идти вслед за ней, но мой взгляд снова упал на большую черно-белую фотографию на стене. И снова меня поразили глаза изображенного на ней человека. Подойдя поближе, я пристально вгляделся, пытаясь понять, что же именно кажется необыкновенным. Отчего-то по душе пробежал странный холодок и спина враз покрылась мурашками. Я вдруг почувствовал, что просто не могу выдержать необычайно спокойный взор, исполненный внутренней силы. Словно что-то заставляло меня отвести глаза. Взволновавшись, я быстро прошел на кухню, где Эля уже занялась приготовлением нехитрого ужина.

– Эля, там в комнате есть фотография такая большая… Кто это на ней?

Близоруко сощурившись, она взглянула на меня и коротко ответила.

– Бог.

Это прозвучало так весомо и серьезно, что я оторопел.

– В каком смысле?

– В прямом. Это Иисус Христос.

Меня чуть отпустило.

– Это из фильма, что ли, кадр? А что за артист?

Эля вздохнула, словно удивляясь моей непонятливости.

– Слушай, я же ясно сказала– это Иисус Христос. Компьютерная реконструкция отпечатка на Туринской плащанице.

Я уточни:.

– Так значит, все-таки не Иисус Христос, а изображение, сотворенное машиной?

Понимающая улыбка чуть тронула её губы.

– Если тебе так легче это осознать, пусть будет так.

– А разве может быть как-то иначе?

Она пожала плечами.

– А есть смысл об этом говорить? Эта тема слишком важна и серьезна для пустого разговора.

Немного подумав, я сказал:

– Честно говоря, не знаю я никогда к этому не относился с такой позиции. Для меня это как бы умственные упражнения, которые помогают интересно провести время. Философские концепции, религиозные течения… Верхушек-то я немного посшибал, чтобы минут двадцать-тридцать поумничать. И по крайней мере вреда от этого не вижу.

– А пользы?

Я кивнул, соглашаясь.

– Пользы тоже. Один порожняк. Религия сама по себе, а жизнь сама по себе.

Эля возразила:

– Я так не думаю. Поэтому предпочитаю воздерживаться от праздных разговоров подобного рода.

Она поставила на стол тарелки с жареной картошкой и грибами и, открыв пакет молока, разлила его в две кружки.

– Давай садись. Джем, ешь. А то я смотрю, тебе только дай волю поговорить.

Я согласился.

– Да, порой меня накрывает эта волна. Не знаю, как это называть– любопытство, любознательность или ещё как-то?

– Может стремление к истине?

– А можно и таким образом это определить, ты, пожалуй, права. Я как бы пытаюсь найти идею, которая смогла бы хоть немного внести смысл в мое существование. Но что-то пока не получается. Слова остаются словами, и мне никак не удается перетащить их в действительность.

Эля уточнила:

– То есть получается, что ты пытаешься определить свою доминанту и сформулировать для себя что-то типа символа веры?

– Да, наверное так. Но он у меня почему-то постоянно изменяется.

– Ничего удивительного. Если сознание у тебя основательно искажено– а это не нуждается в доказательствах,– то разве способно оно отличить истину от заблуждения?

– Не в этом дело, Эля. Я ведь даже не ставлю цель найти истинную идею– мне бы хоть какую-то найти, которая бы могла меня увлечь по-настоящему.

Она насмешливо посмотрела мне в глаза.

– Ты мне врешь или самому себе? У тебя же такая идея есть– синтетика. И ты раб этой идеи. И пока ты не принадлежишь самому себе, у тебя не будет возможности выбрать другую.

Я попытался поспорить:

– Да я не это имел в виду. Наркотики– это ведь не идея.

Эля усмехнулась.

– А что же ещё? Идея, имеющая практическое воплощение в твоей жизни. Именно эта идея и создает для тебя постоянно новые формы реальности, которые так же быстро исчезают. И все твое сознание пронизано только производными этой идеи, и именно они вносят свой смысл в твое существование.

Не затрудняя себя поисками какими-то аргументов, я банально перевел стрелки:

– Да ты же про себя говоришь, Элечка. Это твое сознание пронизано наркотическими идеями.

Она не разозлилась.

– Тут я не буду спорить. Но ты пойми, что мы ничем друг от друга не отличаемся. Мы оба променяли абсолютную идею на какой-то суррогат. Может, ты не помнишь, но сделка состоялась в тот момент, когда ты укололся в самый первый раз.

Мне стало как-то не по себе от странной обреченности в ее голосе.

– Слушай, Элечка, ты, по-моему, утрируешь. Нельзя же такими категориями подходить к этой, в общем-то, прозаической проблеме.