Метеоры

Далеко же я ушел от своих проектов в области одежды. Однако не дальше, чем ночь ото дня. Потому что, если ночью мы общаемся во чреве матери, то днем Даниэль, одетый в мой вышитый жилет, с шестью еще пустыми петлицами, как и полагается существу молодому, не определившемуся в призвании, и в нанкиновых брюках, войдет со мной под руку в ресторан или в отель, как странный двойник, отделенный от меня добрым поколением, словно сын-близнец, словно я сам тридцатью годами раньше, наивный и свежий, неуверенный в себе, глядящий в землю, открытый всем ударам. Но я буду рядом с ним, тогда как тридцать лет назад у меня не было никого, я шел без провожатого, без защитника по усеянным ловушками и засадами эротическим полям.

* * *

Я катаю на ладони две прекрасные филиппинки, с таким ярким пламенем, что кажется, светящаяся точка бродит по их переливчатому брюшку. Разве не нормально, чтоб эти сестры-близнецы, символ абсолютной четы, завершили свой странный бег в ушах Денди отбросов? Но как уродливы перипетии, приведшие их сюда!

Все началось на прошлой неделе, когда я следил за двумя бульдозерами, выравнивавшими поверхность того, что было Чертовой ямой. Красивая поверхность, такая ровная, тонко измельченная и крепкая — настоящий шедевр переработанного свала, мой шедевр, — что городской совет, пришедший в полном составе принимать окончание работ, не смог скрыть своего энтузиазма и единодушно решил не останавливаться на столь правильном пути, а в дальнейшем утвердить выделение субсидий, дабы на этом месте возник городской стадион с крытыми трибунами и теплой раздевалкой. Я держался в тени, со скромным видом перед этой кучкой мелких лавочников, каждый из которых, по-видимому, приписывал заслугу возникновения будущего стадиона — себе. Я напрочь остудил их самодовольство, робко предложив, чтобы этот стадион, может быть, носил имя Сюрена, но, увидя их внезапно вытянувшиеся лица и вспомнив, что я для крановщиков — в основном господин Александр, уступил, сказав, что имя Александр тоже сошло бы, одновременно наводя на мысль о великом македонском завоевателе или о династии русских царей. Конечно, то была насмешка, ибо что может быть более чуждым мне, чем выпячивать себя в гетеросексуальном обществе, даже если воспоминание о венсеннском стадионе имени Лео Лагранжа и о некоей группке молодых людей с голыми ляжками, свершающих брачный ритуал вокруг кожаного яйца, мне довольно мило и склоняет меня к симпатии к этим местам мужественного отдыха.

Как парикмахер проводит в последний раз гребнем по только что подстриженной и уложенной шевелюре, так и я приказал еще раз пройтись бульдозерами по безупречной арене Чертовой ямы и тут разглядел маленького конюха Фабьенны, который приближался рысью. Она остановилась в трех метрах от меня и с совершенно военной выправкой, похожая на вестового, доставившего приказ из Ставки на передовую, звонко выкрикнула:

— Мадемуазель Фабьенна дает прием в пятницу вечером в замке. Вас просят оказать честь присутствовать.

Ее конь в нетерпении взвился и сделал пол-оборота, и она добавила следующее поразительное уточнение, прежде чем ускакать, прижимаясь к коню:

— По случаю помолвки!

Вот так Фабьенна! Опять она сумела сбить меня с толку! Вот, значит, к чему приводят лесбийские увлечения! Разве не был я прав, априорно с подозрением встречая ее показные мужеподобные увлечения? Помолвлена! Тут я припомнил, что я не видал ее с того эпизода с отрезанным ухом и что у крановщиков были намеки на несколько таинственную болезнь, мешавшую ей покидать замок. Я сначала довольно наивно подумал, что склоки с Брифо, несмотря на победное завершение, расстроили ей чувства, теперь же я склонен был думать — столь же наивно, — что это перспектива помолвки, на которую она пошла, видимо, под давлением неотвратимой финансовой потребности, подорвала ее здоровье. Сегодня я обвиняю себя в том, что судил опрометчиво. Я прекрасно знаю, что мое суждение о женщинах грубо, холодно и самонадеянно, но я мог бы сообразить, например, что если и была финансовая нужда, то обнаружение филиппинских жемчужин облегчило бы ситуацию. Что до болезни, то тут все выяснилось для меня в обстоятельствах, в которые едва можно поверить, как и в то, что она имела больше общего с моим помоечным призванием, чем с романтическими нежностями прекрасного пола.