Метью Шардлейк. Книги 1-6

— И оба раза я слышал жалобный плач и крики. Позднее, когда я снова очнулся, я видел, как стражник провел к осужденному священника. До меня донеслось приглушенное бормотание, но я так и не узнал, открыл ли Смитон правду на последней исповеди и спас ли он свою душу. Потом я вновь впал в забытье. Через некоторое время боль заставила меня очнуться. Прислушавшись, я понял, что в соседней камере царит полная тишина. И хотя я не видел дневного света, я понял, что наступило утро и что несчастный юноша мертв.

Взгляд старого монаха вновь встретился с моим.

— Теперь ты знаешь, горбун, какие дела творит твой хозяин. Знаешь, какими способами он вырывает у невинных ложные признания. Руки его обагрены кровью.

— Ты рассказывал эту историю кому-нибудь еще? — спросил я.

По губам монаха скользнула странная кривая усмешка.

— Нет. В этом не было надобности.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Это не имеет значения.

— Нет, имеет. Весь твой рассказ — это бесстыдная и откровенная ложь.

В ответ он лишь пожал плечами.

— Ладно, хватит об этом. Ты все время пытаешься увести меня в сторону от Робина Синглтона. Ответь наконец, почему ты назвал его лжецом и клятвопреступником?

И вновь губы Джерома искривила зловещая усмешка.

— Я назвал его лжецом и клятвопреступником, потому что он являлся таковым, — процедил он. — Подобно тебе, он был орудием в руках изверга Кромвеля. Ты тоже клятвопреступник, горбун. Ты должен был хранить верность Папе. Но ты совершил предательство.

Я глубоко вздохнул, сдерживая вспышку гнева.

— Джером из Лондона, я знаю, что в этом монастыре есть человек, который питал к эмиссару Синглтону и к пославшим его высоким особам неутолимую ненависть. И эта ненависть могла послужить причиной заговора, в результате которого Синглтон был злодейски убит. Человек, о котором я говорю, не кто иной, как ты. Телесная твоя немощь не позволила тебе совершить убийство собственноручно, но ты вполне мог подговорить на это преступление кого-то другого. Довожу до твоего сведения, что считаю тебя главным подозреваемым.

Картезианец оперся на свой костыль и с усилием встал. Приложив правую, слегка дрожащую руку к сердцу, он взглянул мне прямо в глаза. На губах его по-прежнему играла зловещая усмешка, от которой у меня мурашки по коже бегали.

— Эмиссар Синглтон был еретиком, запятнавшим себя мерзкими и жестокими деяниями, и я рад, что он умер, — провозгласил брат Джером. — Если смерть эта доставила беспокойство Кромвелю, я рад вдвойне. Но клянусь своей бессмертной душой, клянусь перед Господом и своей собственной совестью, что я не принимал никакого участия в его убийстве. Клянусь также, что в этой обители изнеженных недоумков нет ни единого человека, у которого хватило бы решимости совершить подобное. Вот все, что я могу ответить на твои обвинения, крючкотвор. А теперь ступайте прочь. Я устал и хочу спать.

Старый монах растянулся на своем жестком ложе и закрыл глаза.

— Превосходно, Джером из Лондона. Мы с тобой еще поговорим, — угрожающе пробурчал я и направился к выходу, увлекая за собой Марка.

Заперев дверь, мы двинулись по коридору, а монахи, уже вернувшиеся с обедни, наблюдали за нами из своих келий. Едва выйдя во двор, мы нос к носу столкнулись с братом Ателстаном в припорошенной снегом сутане. Завидев меня, он резко остановился.

— О, брат Ателстан! — воскликнул я. — Мне удалось узнать, почему вы впали в такую немилость у брата Эдвига. Вы оставили его кабинет без присмотра, не так ли?

Молодой монах смущенно переминался с ноги на ногу и теребил свою жидкую бороденку, насквозь промокшую от снега.

— Да, сэр, — пробормотал он.

— Это событие представляет для меня куда больший интерес, чем россказни о какой-то пустой болтовне в доме собраний. Расскажите, что произошло в казначействе накануне смерти эмиссара Синглтона!

Брат Ателстан скользнул по мне испуганным взглядом.

— Я не думал, что это так важно, сэр. В тот день, явившись в кабинет брата Эдвига, я обнаружил там эмиссара Синглтона, который просматривал какую-то книгу. Я умолял его не забирать ее с собой или, по крайней мере, позволить мне записать, что за книгу он унес. Я знал, что брат Эдвиг ужасно рассердится. Но эмиссар меня и слушать не хотел. Когда вернулся брат Эдвиг и я рассказал ему о случившемся, он, конечно же, принялся ругать меня на чем свет стоит. Сказал, что я должен был глаз не спускать с эмиссара Синглтона.

— Так значит, брат Эдвиг был очень зол.

— Да, сэр, — понурив голову, подтвердил молодой монах.

— А вам известно, какого рода сведения содержались в той книге, которая так заинтересовала эмиссара?

— Нет, сэр. Я имею дело только с расчетными книгами, которые хранятся в конторе. Какие книги брат Эдвиг держит у себя в кабинете, я понятия не имею.

— Почему вы сразу не рассказали мне об этом?

Брат Ателстан вновь принялся переминаться с ноги на ногу.

— Я боялся, сэр. Боялся, что вы спросите брата Эдвига об этой злосчастной книге и он догадается, что я наболтал лишнего. У брата Эдвига суровый нрав, сэр.