Метод Пигмалиона

Я не смог прийти в себя после случившегося, и Оле пришлось увезти меня в психиатрическую больницу. В ней меня определили в наблюдательную палату, предварительно чем-то напичкав. Поначалу я лишь сокрушался об утраченных годах и не замечал ничего вокруг, даже не понял, как оказался в больнице, но после, видимо, подействовало седативное, которое мне вкололи. Успокоившись, я осмотрелся. Стены были кремового оттенка, без рисунка, на единственном окне стояла решетка, судя по узору, еще с советских времен, бетонный пол был как в коридоре школы, на манер той, в которой я когда-то преподавал, потолок белого цвета, по две кровати вдоль стен, серая неприметная дверь – и я, человек, которого злостно обманули. Когда-то раньше мне казалось, что я был всегда, потом понял, что я не один, и узнал про существование второго, который жил в моем теле и вторгался в мою жизнь, когда включалась защитная реакция и мне нужна была его помощь. Но я – это я, и я был всегда. Я это точно помнил! По крайней мере, мне так казалось до тех пор, пока я не понял всю правду про болото, которую до этого дня игнорировал. Наверное, потому, что боялся узнать правду. Я действительно там был в детстве, когда впервые появился в теле мальчишки, которому нужна была моя помощь. Ему было тогда восемь лет, и он упал в воду во время охоты на уток. Плавать не умел и, разумеется, начал тонуть, барахтался и зацепился ногой за корягу. Я же всегда умел плавать и делал это хорошо. Я это помнил по посещению бассейна. Возможно, поэтому я и появился. Вытащил парня. Затем подплыли отец с матерью. У нее тогда были белые волосы. Я это понял, поскольку вспомнил ее старый фотоальбом. Родителей я не узнавал, но был благодарен за спасение и молча сидел в лодке, ни о чем не говоря с незнакомцами. Я боялся. Отчетливо вспоминалось, как мы плыли, а я периодически откашливал болотную воду со сгустками водорослей, ряски и болотной тины. Именно поэтому так отчетливо чувствовался запах болота, будто бы он находился у меня на губах. Какое-то время я еще был в теле, пока отходил от шока, а потом исчез и появлялся лишь изредка в ранние годы, когда нужна была моя помощь, ведь я отражал немного другую сторону его личности. Парень был толстым и стеснительным, поэтому помощь ему стала нужна чаще в старших классах, а поскольку я периодически появлялся в трудные моменты, то память смогла заполнить пробелы, в которых меня не было, и выдала все так, будто я жил полноценную жизнь. Воспоминание о болоте было запрятано вглубь памяти, поскольку оно подрывало психологическое равновесие и могло нанести вред жизни толстого мальчика. Получается, это он всегда был, а меня не было. Это его жизнь. Это я в нее ворвался, когда нужно было вытащить его задницу из передряги, а он всего лишь дождался спасения и продолжил жить, как ни в чем не бывало. Поскольку моя жизнь была сплошным трудным моментом, который, собственно, и заставлял меня появляться, я не мог понять, что это его жизнь, а не моя, и не мог знать, какая жизнь на самом деле. Я не знал, что в ней нет столько проблем, сколько я пережил. И, раз я появился теперь, значит, у него возникли какие-то серьезные проблемы в жизни. В другой ситуации я бы, наверное, злился на это все, но злости не было. Седативное действовало. На самом деле, оно было и к лучшему, поскольку подобную информацию лучше всего принимать именно таким образом, без нервов. Пойми я это без успокоительных, я бы нарубил дров и все у него в жизни переломал, а потом исчез бы сам или остаток жизни расхлебывал последствия вспышки гнева где-нибудь в тюрьме. Так или иначе, мысли привели меня к идее: если появляюсь я, значит, он не может решить проблему, следовательно, гарантия моей жизни заключается в том, чтобы поддерживать проблемы на должном уровне моего существования. Зачем мне разгребать чужое дерьмо, чтобы потом исчезнуть? Это глупо! Меня ведь не было десятки лет. Так пусть не ждет благодарности за возможность пожить. Конечно, жить лучше, чем быть в пустоте, так как, когда живешь, есть поле деятельности, но всю жизнь разгребать чужое дерьмо, потеряв любимую женщину, это уже слишком!

Утром меня повели к психиатру.

– Здравствуйте. Присаживайтесь, – сказал доктор, указывая на стул перед его столом. Психиатр сидел в расстегнутом белом халате. У него были седые волосы на голове и в бороде. За очками с золотой оправой виднелись глубоко посаженные карие глаза.

– Добрый день, – коротко ответил я.

Он пару секунд молча смотрел на меня, ожидая какой-нибудь реакции.

– Как самочувствие?

– Превосходное. Домой только хочется.

– Была какая-то причина случившемуся?

– Случившемуся?

– Вы сломали несколько вещей дома и не узнали жену, – произнес он, наблюдая за невербальной реакцией. Ему было важно даже не то, что я скажу, а то, как я себя поведу в ответ на провокационные вопросы.

– Перенапряжение. Так бывает, знаете, – ответил я, качнув головой.

– Раньше такое бывало? – спросил он.

– Не припомню, – ответил я, глядя на карточку перед ним. Он повернул голову и посмотрел на меня пристальнее.