Метро

Савелий встал, Артем вылез опростаться. Без противогаза было легче, но на языке от фона горчило; плохо. И так гибло было вокруг, что Артем не сумел дальше рассуждать о том, кто у Саши хозяин, и кто у Мельника.

Вместо этого в голове зазудело: какой ты идиот, как ты дал себя обмануть полутрупу из туннеля, как поверил в предсмертный бред. Там нет ничего: ни в Балашихе, ни в Мытищах, ни в Королеве, ни в Одинцове, нигде и никогда.

— Дозу выхватил? — прогудел Савелий. — Или с похмелюги?

— Поехали дальше, — Артем хлопнул дверью.

С Садового скатились на набережную вязкой речки, от которой поднимался медленно тяжелый желтый пар. Потом через тыщу пустых домов еще, мимо странной крохотной красной церквушки, задавленной меж двух приземистых домишек, крестики тусклые. Рука сама поднялась к шее, нашарила через химзу талисман, погладила; мимо головы, мимо сознания.

Так оказались на прямой широкой дороге, очень широкой и прямой, как сама Красная Линия; ни скругления, ни излома — в одну сторону три полосы, в другую три, и трамвайные рельсы еще. И все забито, и только в одном направлении: на восток, прочь из ядовитого города. Забито заглохшими и врезавшимися машинами.

Вены Москве закупорило.

— Шоссе Энтузиастов, — прочел Артем на синей табличке.

Автомобили превратились в железки, в консервы. Бензин-то изо всех давно уже слили, а людей из консервов доставать не стали: куда их девать все равно? Машины так тесно встали, что дверей не открыть. Вот хозяева и ехали на них до сих пор на восток. Черные, усохшие, до костей еще давным-давно обгрызенные. Кто в руль уткнулся, кто на заднем сиденье прилег, кто ребенка укачивает. Хорошо, не от голода умерли, а от облучения или, может быть, от газов: не долго ждали и ничего толком не поняли.

Где можно было восемь рядов, втиснулись двенадцать. По машине каждые четыре метра. В среднем по три человека в машине, допустим, хотя многие были битком. Сколько это получится? Какой длины, интересно, это шоссе? Докуда идет, где оканчивается?

Дозиметр растрещался; малорослый Савелий ерзал беспокойно в своем кресле, для уюта или чтобы повыше было проложенном чьей-то белой шкуркой. Продираться приходилось по обочине, места еле хватало.

— Ну что, энтузиасты? — спросил он у Артема. — Балашиха, а?

— Тосклив и ссыклив, — ответил ему Артем.

Он перестал разглядывать спешащих пассажиров в застывших джипах и седанах. Надоели. Закрыл глаза. Во рту маялся вкус ржавчины. В никуда они с Савелием едут. Все правы, Артем неправ. Двинулся умом.

Сколько ему Саша отвела? Три недели?

И доктор столько же. Проштамповал врачебной печатью приговор. У доктора только печать эта и была, а лекарств не было.

А что делать в эти три недели? Что в них еще делать?

Ко всем вернуться, у всех прощения попросить?

У Ани — за то, что не захотел с ней жить человеческой понятной жизнью, и что детей ей не смог дать. У Мельника — за то, что задурил его единственную дочь. У Сухого — за то, что не смог его никогда назвать отцом, ни когда Артему шесть было, ни когда двадцать шесть. И сказать ему вместо прощай: па, дай денег.

Если еще чуть ноги пройдут — можно еще было бы разыскать Хантера. Выпить с ним напоследок. Сказать: у тебя не вышло, и у меня не вышло. Волосы только выпали, а больше я ничем на тебя не похож. Будут, значит, люди и после меня дальше сидеть в метро, будут жрать глисту, будут мыкаться впотьмах, травить байки, торговать свиным дерьмом и до последнего вздоха воевать. Не открою им камеру, не выпущу на свободу, не научу на солнце не слепнуть.

Потом взять патроны, которые ему Сухой ссыпал, пойти на Цветной, отдать их все Саше, и обняться с ней тихонько, прижаться к ней, лбами и носами соприкоснуться на эти деньги и ничего не делать, а просто лежать и смотреть ей в глаза изблизи. Ну и попросить Гомера, чтобы он забрал ее из вертепа, когда Артем отчалит.

А что, план.

Словно бы японочка быстрей пошла?

— Глянь.

Артем отжмурился.

Освободилась тропинка. Машины с нее были столкнуты, смяты и отжаты в другие ряды. Как будто шел громадный бульдозер и стальным ножом счищал их в сторону. До горизонта была проштроблена в сплошной ржавчине асфальтовая колея.

— Вот, — сказал Артем. — Вот! Кто это, по твоему, сделал?

Сердце запрыгало, закачалось на резиночках в полой груди. Взопрело под непроницаемой химзой тело. Пошла опять от волнения кислая слюна; но Артем держал ее, осаживал. Не хотел останавливаться, терять даже секунды.

Нашли какую-то технику, привезли, работали в секретности наверху, разгребали вечную пробку; пробивали для транспорта дорогу на восток, на Балашиху. Такое, конечно, кроме красных, в полной секретности никто бы провернуть не смог. Значит, этот, в туннеле, не обманул. Надо только домчаться до горизонта, разорвать его, как финишную ленту — и вот: форпост. Место, где люди каким-то чудом наверху живут.

Нет, не зря все.

Не сумасшедший, не идиот, не жалкий фантазер.

— Дай газа, — попросил Артем у Савелия.