Метро 2033: Хозяин города монстров

– Едут, – просипел Авдей. Он хотел сказать это хладнокровно, с пренебрежительным оттенком, но голос предательски дрогнул, губы вдруг онемели, а горло будто стиснуло железным кольцом.

Одетый в серое, в разводах засохшего пота холщовое рубище и грязные, обтрепанные до середины голеней штаны, он стоял со скрещенными на груди руками, прислонившись спиной к почерневшей от времени бревенчатой стене амбара. Рядом торчали воткнутые в землю вилы.

Возле него – кто, как и Авдей, подперев амбар, кто присев на корточки, кто просто стоя, – ждали все одиннадцать дееспособных мужиков деревни Матвеевская. Чуть в сторонке стояли и две бабы – Варька по прозвищу Лешая и рябая Степанида, которую все звали Степахой – для Степаниды она была чересчур шебутной. И та, и другая, словно ружья по команде «на плечо», держали по косе-литовке.

Разумеется, все они – и мужчины, и женщины – были мутантами. Ближе к Великому Устюгу таких называли «дикими», в отличие от живущих в самом городе «цивилизованных» мутантов-морозовцев. Но здесь, возле Лузы, куда не совались каратели храмовников, такого деления не существовало – и сельские, и городские мутанты имели одни и те же права, если не учитывать, конечно, что такого понятия, как «право», в городе Луза не имелось в принципе. Кто сильнее – тот и прав. И на данный момент самым сильным, а значит, и самым правым объявил себя некто Серп – тридцатипятилетний лузянин, подчинивший своей воле большинство городских отморозков. Насчет силы еще можно было поспорить – наверняка и в самой Лузе, и в ее окрестностях было немало народа и посильнее его, но вот по части жестокости он, пожалуй, и впрямь занимал первое место даже среди самых изощренных палачей. Излюбленным орудием пыток у него был простой крестьянский серп, из-за которого, собственно, самопровозглашенный хозяин Лузы и получил свое прозвище. Со своим «тезкой» он никогда не расставался – носил его, как правило, заткнутым за потрескавшийся от времени солдатский ремень с потускневшей бляхой, который, в свою очередь, застегивал поверх чего-нибудь обязательно камуфляжного – будь то летняя или зимняя куртка, а то и – в особо жаркие дни – всего лишь майка. Столь же обязательным в экипировке Серпа был генерал-майорский погон – всегда один, непременно на левом плече. А вот головные уборы «полугенерал» не признавал – ввиду того, скорее всего, что в отличие от большинства жителей, потерявших из-за радиации волосы, имел роскошную черную шевелюру, в которой не просматривалось ни единой серебряной ниточки.

Прибытия Серпа как раз и ждали сельчане. Ждали – как приближения неизбежного зла, оставляющего после себя боль, голод и смерть.

Перевалил за середину сентябрь. Каждый год в эту пору лузяне делали набеги на близлежащие села, куда можно было добраться по дороге, которую дальше, по направлению к Устюгу, давно уже отвоевал у людей лес.

В деревнях только что собрали скудный урожай, который ежегодно и забирал Серп. Поначалу он поступал «по совести», оставляя половину, затем треть, потом четверть селянам, чтобы те не протянули с голоду ноги. Но в прошлом году, обнаглев окончательно, хозяин Лузы отобрал у них всё. Неизвестно, понимал ли он, что поступает так во вред себе же, ведь мертвецы не смогут сеять зерно и сажать картошку, а значит, взять с них в следующий раз будет нечего. Скорее всего, не понимал. По части думанья он вообще не являлся большим умельцем, особенно когда это касалось чего-то, отдаленного по времени более, чем на неделю-другую.

Зато жители Матвеевской и расположенной неподалеку Емельяновской, видя, куда дует ветер, еще пару лет назад стали прятать часть урожая, выкопав в лесу и замаскировав подземные схроны. Правда, зерно и овощи в них частично сгнивали, но оставалось хотя бы что-то. С учетом того, что «милосердно» оставлял Серп, этого едва хватало, чтобы не умереть до лета. Или, по крайней мере, умереть не всем. Но прошлую зиму не пережили многие – из стариков и вовсе остался один на две деревни. И терпение у деревенских мутантов лопнуло. Они решили не отдавать Серпу ничего, биться до последнего за каждое зернышко. Пусть они при этом даже погибнут – какая разница, когда умирать: сейчас или месяцем-другим позже? Терять им было уже нечего.

– Едут, – словно эхо, повторил за Авдеем тощий, долговязый Семён и покрепче сжал в по-птичьему трехпалых ладонях черенок вил.

На дороге показались четыре телеги. Запряженные в каждую по одной худющие лошади трусили неспешно, нехотя, словно понимая, что несут с собой беду.

– К Межнице ужо подъезжают, – сглотнул горбатый, с полностью покрытым коростами лицом Степан. – Хошь бы утопли в ей, ироды…

– Утопнут, ага, – буркнул Авдей. – В Межнице и кура утопнет, тока ежели держать головой книзу.

– Эх, надо было хошь што-нить прикопать в лесу, – вздохнул кто-то. – Ни с чем ить сей год останемся…

– Для кого прикопать? – насупился Авдей. – Для мышей с червяками?.. Останется он! Кто тебя оставит-то, дурень? Теперя тока одно – либо мы их, либо они нас. Не дотумкал ишшо?