Метро. Трилогия под одной обложкой

– Полную реконструкцию прошла!

Сгинули клетки. Ни факельной копоти на потолке, ни ржавых пятен от вытекшей человеческой жидкости на полу. Все вычищено, вымыто, продезинфицировано и забыто.

И вместо казематов – торговые киоски стоят, аккуратные, покрашенные, с номерками. Праздничный базар. Толпа в нем плещется: счастливая, мирная, ленивая. Семьями прогуливаются. Ребятишки у отцов на шеях сидят, ногами болтают. Выбирают что-то на прилавках. Музычка играет.

Захотелось глаза потереть.

Поискал место, где его вешали… Не смог найти.

– Вы и весь Рейх не узнаете! – сказал унтер. – После того, как генеральная линия партии поменялась… Реформы пошли. Становимся современным государством. Без эксцессов.

Черной формы в толпе – капля, глаз не режет. Пропали рукомазные плакаты на тему превосходства белой расы, исчезли растяжки «Метро – для русских!». А из прежних лозунгов остался всего один: «В здоровом теле – здоровый дух!». И точно: лиц вокруг полно всяких, а не сплошь курносых и молочно-веснушчатых. А главное – люди все подтянуты и ухожены; как и на Чеховской-Вагнеровской, куда они попали вначале. Не слышно надрывного кашля, непременного на ВДНХ, нет зобастых облученных, и детвора вся как на подбор: две руки – две ноги, щеки – будто помидорки с Севастопольской.

Вспомнился Кирюха, который ждет экспедиции на Север.

– Прям твои Полярные Зори, – обернулся Артем к Гомеру.

Тот шаркал сзади и крутил бородой, впитывал: для книжки для своей, не иначе. Курица болталась у него под мышкой, тетрадь торчала, скрученная, из заднего кармана. Все остальное, включая и Артемово снаряжение, унтер пока возвращать отказался.

– Вот там, за углом, в служебных помещениях у нас больница. Бесплатная, разумеется. И диспансеризацию населения проводят два раза в год. Детей – каждый квартал! Пойдете смотреть?

– Нет, спасибо, – сказал Артем. – Только что от врача.

– Понимаю! Ладно, давайте тогда знаете, что… А вот что!

Вдоль путей растопырились погрузочные краны, дрезины скопились. Пошли ими восхищаться.

– Дарвиновская теперь – главный наш торговый шлюз! – с гордостью объяснил Дитмар. – Особенно большой товарооборот с Ганзой, и все время растет. Я считаю, что в эти трудные, тревожные времена все цивилизованные силы метро должны сплотиться!

Артем кивнул.

Чего же Дитмар от него хочет? Зачем избавил от забривания и строевой подготовки, на которую погнали остальных добровольцев? Почему уступил, когда Артем затребовал себе Гомера? С чего такая честь рядовому добровольцу – экскурсией его по станциям водить: сначала по Чеховской, а теперь еще и тут?

В эти трудные. Тревожные.

– Там вон туннель к Театральной.

Бросить все и рвануть туда бегом.

– Самый неспокойный участок границы. Укрепляемся. Готовимся. Так, чтобы мышь не прошмыгнула. Так что, простите, туда сейчас не пойдем.

А как же? Как же на Театральную теперь? Ряба заквохтала, захлопала крыльями: видно, Гомер сжал ее слишком, чуть не задушил. Но никуда не делась: старик держал крепко. Артем себя чувствовал, как курица. Как же теперь?

– А в этом вот конце, посмотрите-ка: производство жировых свечей, одно из немногих в метро, как ни странно, а там вон ткацкая артель у нас сидит, ударницы! Носки просто волшебные, все, кто с ревматизмом, платят за такие любую цену! Так… Что бы еще? А давайте в переход спустимся! Там у нас жилой сектор.

В переход на Пушкинскую-Шиллеровскую вели два эскалатора, нырявшие прямо в гранитный пол зала. Скатились по ребристым черным ступеням и оказались на настоящем бульваре: переход застроили домиками-кабинками с обеих сторон, светильники-факелы бронзовые между ними ласкали мрамор. В одном из пряничных домиков даже школа была, и дети умытые, живые-здоровые на переменку выплеснули изнутри Артему навстречу, прямо в грудь ему, вместе с дребезжащим звонком.

– Зайдем?

Подняли задумавшегося над журналом учителя Илью Степановича, тот показал класс: портрет фюрера карандашом – моложавый строгий человек с щетиной, карта Рейха, карикатуры на красных, призывы делать зарядку.

– Артем – наш единомышленник, добровольцем вступает в Железный легион! – отрекомендовал его Дитмар. – А это…

– Гомер.

– Какое любопытное имя! – щуплый Илья Степанович снял очки, потер переносицу. – Вы русский?

– Иль-я Сте-панович! – укоризненно протянул Дитмар. – Ну разве это теперь важно?

– Это прозвище, – сказал Гомер. – Дитмар ведь тоже Дмитрий, наверное, а?

– Был когда-то, – ухмыльнулся унтер. – Ну а вы как Гомером стали?

– Люди издеваются. Книги пытался писать. Историю нашего времени.

– Что вы говорите! – Илья Степанович дернул себя за бородку. – А не откажете в любезности, зайдете в гости на чай? Вот уж интересно было бы! Жена вас и обедом угостит, если проголодались.

– Зайдем! Зайдем! – обрадовался Дитмар. – А чай какой крепости?

– Крепкий, как любовь к Родине! – улыбнулся желтыми лошадиными зубами Илья Степанович. – Мы в самом конце перехода, напротив цыганской семьи.

– Социальное жилье! – воздел палец к штукатурному небу Дитмар. – Заботами фюрера!

* * *