Меж двух Царей

Я слушал генерала и, признаться, едва сдерживался, чтобы не начать улыбаться. Все напряжение этой ночи вдруг схлынуло с меня. Нет, не только и не столько слова Кутепова потешили мою душу. Я и сам чувствовал, что хотя еще захвачен Зимний и кто-то отстреливается из Адмиралтейства, что хотя еще находятся в лапах мятежников генералы Нечволодов и Иванов, хотя все далеко еще не кончилось, но все же наступил тот самый момент решительного и решающего перелома, когда впереди еще много труда, но уже ясно виден результат, когда уже есть понимание того, чем все закончится, когда дальше лишь дело техники, когда…

Тут я заметил приблизившегося генерала Глобачева и шагнул к нему навстречу, собираясь благодарить за службу, но тут в глаза мне бросилась явная тревога на лице министра.

— Что случилось, Константин Иванович?

Глобачев козырнул и мрачно произнес:

— Плохие вести, Ваше Императорское Величество. Великий Князь Николай Александрович, через телеграф Александровского дворца в Царском Селе объявил всей России, что вы принудили его к отречению за Цесаревича Алексея, в нарушение всех законов земных и божественных. В связи с этим, он заявляет о том, что вы, мой Государь, просто узурпатор, а законным Императором Всероссийским является его сын Алексей Николаевич…

Глава 5. Кто в Царствующем Доме хозяин?

ПЕТРОГРАД. ТАВРИЧЕСКИЙ ДВОРЕЦ. 6 марта (19 марта) 1917 года. Рассвет.

— Господа, разрешите нас всех поздравить с созданием нашего нового демократического правительства! — Гучков поднял бокал с шампанским и, увидев, что присутствующие присоединились к нему в этом вопросе, продолжил полуречь-полутост. — Уверен, что вся либеральная общественность России сейчас мысленно с нами и поддерживает нас в этом прогрессивном начинании! Да что там России — всего мира!

Собравшиеся одобрительно зашумели, зазвучал звон бокалов, послышались какие-то восклицания с мест по своей форме и содержанию могущие сами претендовать на статус дополнительных тостов, которые провозглашали здравицы новому правительству и всем присутствующим на этом историческом событии.

Нервное напряжение отпускало и комитетчики, как и все люди, которые испытали долгий страх, сменившийся чудесным спасением, начали шуметь, смеяться, отпускать шутки и остроты, и всячески стараться показать (причем не только и не столько окружающим), что бояться было совершенно нечего, и уж лично они точно ничегошеньки не боялись, а лишь подыгрывали, пугая других, ну, и так далее, что говорят и делают спасшиеся в подобных случаях.

А уж радоваться членам Временного Комитета Государственной Думы было чему! Бесконечно длинная и полная ужасной неизвестности ночь наконец-то благополучно разрешилась и теперь собравшиеся, еще четверть часа назад проклинавшие все и вся, мечтавшие оказаться подальше не только от этого злополучного Комитета, но и желательно от столицы вообще, вдруг взбодрились, зашумели, достали шампанское и приготовились ставить подписи под документом, с которым каждый из них рассчитывал войти в историю.

— Господа, господа! — князь Львов застучал кофейной ложечкой по краю своего бокала, призывая к вниманию. — Разрешите огласить список первого воистину демократического правительства России!

Под одобрительные возгласы он взял в руки документ и начал его, как он метко выразился, именно "оглашать" — настолько громко и пафосно это было.

— Итак, господа! Премьер-министр и министр внутренних дел — ваш покорный слуга, князь Львов!

Зазвучали аплодисменты, кто-то выкрикнул здравицу новому премьер-министру и польщенный и раскрасневшийся от удовольствия князь в очередной раз огладил свою бороду и продолжил с еще большей торжественностью, не давая присутствующим даже усомниться в исторической важности настоящего момента.

— Министр иностранных дел — Владимир Алексеевич Ржевский! Военный министр — Александр Иванович Гучков! Министр торговли и промышленности — Александр Иванович Коновалов!..

Звучали имена и должности. Звучали приветствия и здравицы. Царило благодушие осознание открывшихся перспектив. Перспектив, которые засияли сразу же после явления в зале гонца, который, словно ангел, возвестил благую весть, пусть не с Неба, но из Царского Села, что для присутствующих в сложившейся ситуации было почти равнозначным.

Итак, Николай Второй официально признал, что отрекся от Престола за себя и за Цесаревича под давлением своего брата, что ощутимо подрывало позиции Михаила как внутри страны, так и в глазах властных кругов Европы и США. По крайней мере, это развязывало руки союзникам в русском вопросе и позволяло им выбирать, кого же признавать легитимной властью в России. А такое признание имело довольно большое значение по многим причинам, в том числе как весомый фактор для определения позиции многих колеблющихся и выжидающих.