Меж двух времен

— Была такая война, — я мельком глянул на корешок, словно хотел удостовериться, та ли это книга, — была, но давно…

— Но почему мировая?

— Потому что… ее назвали так потому, что весь мир проявлял к ней интерес. Понимаете, она касалась всех и каждого, и… ну, в общем ее быстро прекратили. Я почти и забыл о ней.

Насколько я понимаю, получилось у меня не слишком убедительно — Джулия немедля спросила:

— Но тут написано — первая мировая. Значит, были и другие мировые войны?

— Была еще вторая.

— А та была какая?…

Она, бесспорно, заподозрила меня во лжи. И вновь мой мозг совершил обыкновенное чудо. В тот раз я за несколько секунд — прежде чем солгал — окинул мысленным взором четыре года сражений первой мировой войны. Теперь я так же мгновенно подумал о второй мировой — о городах, стертых фашистами с лица земли вместе с женщинами, стариками и детьми, о массированных налетах американской авиации, несших смерть опять же старикам, женщинам и детям. И о конструкторе, которого я неоднократно пытался себе представить, — каждое утро от вставал, завтракал, шел на работу, садился за чертежную доску, бережно закатывал рукава рубашки и принимался, тщательно прорисовывая тушью детали и скрупулезно вникая в технические подробности, за разработку приспособления, замаскированного под душ и предназначенного для умерщвления миллионов людей на фабриках смерти. Подумал я и о сотнях тысяч убитых еще более эффективно, об их мгновенной гибели в ослепительных вспышках двух атомных взрывов над Японией. Какой была вторая мировая война? Невероятно, но факт — она была хуже первой, и никакой другой ответ, никакая глупая ложь на сей раз даже не приходила в голову.

Джулия поняла. Она догадалась, что войны называются мировыми не ради красного словца. Посмотрела снова на толстый том, который я отобрал у нее, затем мне в глаза и сказала:

— Не надо. Не хочу слышать об этом.

— А я не хочу говорить об этом.

Я поставил книгу на полку, и мы вернулись на диван. Однако Джулия присела на самый краешек, сложив — вернее, сжав — руки на коленях. Довольно долго она молчала, глядя прямо перед собой, собираясь с мыслями, и наконец произнесла:

— Весь день я думала о том, как мне поступить. Я думала, что можно бы остаться здесь, если бы только каким-то образом дать тете Аде знать, что случилось. Когда мы сегодня шли по Пятой авеню, я совсем уж было решилась остаться… — Я сидел рядом с Джулией, она повернулась ко мне лицом и вымученно улыбнулась. — Никогда не предполагала, что смогу сказать что-либо подобное мужчине, но, оказывается, могу. Вы меня любите?

— Люблю.

— И я вас. Чуть не с первого взгляда, хотя сначала и не догадывалась об этом. А Джейк догадался сразу. Что-то такое почувствовал. А теперь я и без него знаю. Что мне делать, Сай? Чего вы хотите? Чтобы я осталась здесь?

На мгновение мелькнула мысль, что надо бы все основательно взвесить, — и вдруг я понял, что это не нужно, что все уже взвешено. Я сидел и смотрел на Джулию, и она полагала, видимо, что я обдумываю ответ. А я — я мысленно разговаривал с ней.

«Нет, Джулия, — говорил я, — я не позволю тебе остаться здесь. Потому что мы теперь народ, отравляющий самый воздух, которым дышим. И реки, из которых пьем. Мы уничтожаем Великие озера; озера Эри уже нет, а теперь мы принялись и за океаны. Мы засорили атмосферу радиоактивными осадками, отлагающимися в костях наших детей, — и ведь мы знали об этом заранее. Мы изобрели бомбы, способные за несколько минут стереть с лица земли весь род людской, и бомбы эти стоят на позициях в боевой готовности. Мы покончили с полиомиелитом, а американская армия тем временем вывела новые штаммы микробов, вызывающие смертельные, не поддающиеся лечению болезни. Мы имели возможность дать справедливость нашим неграм, но, когда они ее потребовали, мы им отказали. В Азии мы в буквальном смысле слова сжигаем людей заживо. А у себя дома, в Штатах, равнодушно смотрим, как недоедают дети. Мы разрешаем кому-то делать деньги на том, чтобы по телевидению склонять подростков к курению, хотя прекрасно знаем, что принесет им никотин. В наше время с каждым днем все труднее убеждать себя в том, что мы, американцы, хороший народ. Мы ненавидим друг друга. И уже привыкли к ненависти…»

Я остановил себя — ничего этого я ей не скажу. Все это груз, который незачем взваливать на ее плечи. Я спросил:

— Вы бывали в Гарлеме?

— Ну, конечно.

— Вам нравится там?

— Еще бы нет — там очаровательно. Я всегда любила деревню.

— А случалось вам прогуливаться по Сентрал-парку ночью?

— Разумеется.

— Вы гуляли одна, без спутников?

— Да, одна. Там очень тихо…