Между двух огней

За две недели пребывания дома она так и не избавилась от странного чувства, возникающего в первые минуты начала нового дня. Испуганно оглядывалась по сторонам, отмечая совершенно обычные предметы обстановки – бледно-желтые стены, пейзажи в деревянных рамках, люстра на потолке, туалетный столик в углу, напротив – небольшой стеллаж с книгами. «Где я?» – эта мысль была первой, она сопутствовала ее пробуждению, как фраза «С добрым утром», и каждый раз, засыпая, она почти молилась о том, чтобы утром этот кошмар не повторился.

Но он повторялся снова и снова. Четырнадцать ночей, проведенных в этой спальне, ничего не значили.

Спустя четырнадцать лет, думала Инга, наверное, будет то же самое.

Страх проходил быстро. Всего несколько секунд страха – и быстрое, приятное, теплое спокойствие, согретое ароматом кофе, всегда доносящимся из-за полуоткрытой двери.

Там, за дверью, коридор. Коридор длинный, и в самом конце его поворот направо. Большая кухня с большим окном и тюлевыми занавесками. С одной стороны – ряд встроенных шкафов с плитой и мойкой, приятного светло-бежевого цвета. С другой стороны – круглый деревянный стол на массивных резных ножках. И четыре мягкие табуретки, тоже на резных ножках, с сиденьями, обитыми красивым гобеленом.

На плите турка. Возле плиты – Павел Петров. Темные прямые волосы, доходящие почти до плеч, еще не расчесаны и только слегка приглажены. Легкая тень пробивающейся щетины на щеках и на шее. Белая футболка с тонкими лампасами на плечах, синие спортивные трикошки – широкие, как штаны турецкого султана. Босые ноги с ровными и круглыми, похожими на крупный розовый жемчуг, пальцами. Внимательный и спокойный взгляд, сосредоточенный на поднимающейся вверх кофейной пене.

Павел Петров варит кофе на двоих, чтобы принести прямо в постель. На маленьком подносе две маленькие фарфоровых чашки. На фарфоровых блюдцах серебряные кофейные ложки. Сахар-рафинад в фарфоровой сахарнице. Густые сливки в фарфоровом кувшинчике. И два высоких бокала из тонкого стекла со свежевыжатым апельсиновым соком. Всегда сверкающие и запотевшие по краям от того, что сок очень холодный.

Павел Петров – ее муж.

Четырнадцать дней подряд по утрам он просыпается ровно на несколько минут раньше, чем просыпается Инга. Он чувствует сквозь сон, как наступает момент ее близкого пробуждения. Он чувствует это по ее изменившемуся дыханию, и по тому, как она начинает ворочаться в постели. Он открывает глаза, замечает легкое подрагивание ее ресниц и поднимается с кровати. Слегка касается сонными губами ее помятой щеки – прикосновение невесомо и почти не ощутимо, оно не может нарушить ее хрупкий утренний сон. Надевает свои широкие трикошки и белую футболку. На ходу приглаживая волосы, используя растопыренные пальцы правой руки вместо расчески, идет на кухню, бесшумно открывает шкаф, в котором стоит банка с перемолотыми душистыми зернами «Арабики».

Он варит кофе по какому-то особенному рецепту. Кофе получается густым, ароматным и нереально вкусным. Сравнивать этот волшебный вкус и этот запах со вкусом и запахом растворимого кофе из одноразовых пакетов по меньшей мере некорректно.

Оказалось, что Инга никогда не работала проводником в поезде дальнего следования. И первой в истории женщиной-дальнобойщицей тоже никогда не была.

Ее муж, Павел Петров, всегда появляется в комнате одинаково. Сначала в проеме приоткрытой двери появляется его голова с растрепанными волосами. Появляется улыбка на его лице, и вслед за ней – поднос, белая футболка и спортивные трикошки. Они поженились три года назад, и все эти три года, каждое утро, он приносил в спальню поднос с горчим кофе. Инга знала это наверняка, хоть и ни разу не спрашивала об этом.

Она была благодарна ему за утренний кофе, за утреннюю улыбку, за белую футболку и растрепанные волосы. За то, что он, Павел Петров, был такой до невозможности домашний, такой по-детски влюбленный, такой старомодно-романтичный. А больше всего – за то, что он никогда не пытался выяснить, в каком километре обратного пути находится ее заблудившаяся память. За то, что он вообще никогда не обсуждал с ней случившееся. Не подсовывал ей нарочно никаких предметов, нерушимо связанных с ее прошлым, не наблюдал с тревогой и надеждой за ее реакцией. Он вообще вел себя с ней так, как будто она была вполне нормальным и здоровым человеком. Отвечал на все ее вопросы совершенно невозмутимо, не обнаруживая никаких признаков трагизма. А если она не задавала никаких вопросов – никак не пытался ее спровоцировать. Несмотря на то, что доктор Истомин при выписке настоятельно советовал ему вести себя как раз противоположным образом.

В тот день Инга подслушивала их разговор в ординаторской.

«Вполне возможно, – задумчиво сказал доктор Истомин ее мужу, Павлу Петрову, – что потеря памяти в ее случае является в большей степени не следствием механической травмы, а следствием эмоционального потрясения. Того, которое она пережила во время аварии. Но нельзя исключать, что это потрясение случилось и раньше…»