Между двух огней

«Boney M» задорно распевали хит всех времен и народов – «Bahama mama», вот под эту музыку ты и появилась в моей жизни. Музыка совсем не сочеталась с погодой, но как-то удивительно подходила тебе. Звуковой ряд, дополняющий картинку за мутным окном, был просто идеальным. Твоя ладонь скользила по боковому стеклу – вначале я увидел ее, твою ладонь с длинными пальцами в ободках множества тонких серебряных колец. Пальцы сжимались в кулачок и беззвучно стучали в окно – сквозь шум дождя и громкую музыку этот услышать этот стук было невозможно.

Дверца машины приоткрылась. Влажный воздух ворвался внутрь вместе с мелкими брызгами. Через секунду дверца снова захлопнулась. В течение этой короткой секунды ты успела забраться в салон и теперь сидела рядом со мной, абсолютно мокрая, часто дышала и открывала рот – беззвучно, как рыба. Видимо, о чем-то спрашивала меня, но в тот момент мне почему-то даже в голову не пришло убавить громкость приемника – настолько меня поразило твое соответствие этой музыке. Хотя внешне все выглядело иначе – музыка была веселой и бесшабашной, а ты – мокрой и ужасно несчастной. Волосы, собранные в короткий хвост на затылке, превратились в глянцевую сосульку, и с кончика этой сосульки на велюровую обивку сиденья сначала ручьем, а потом быстрыми тяжелыми каплями стекала вода. Короткая челка выглядела жалко и торчала козырьком над мокрыми бровями. Глядя на тебя, я вспомнил принцессу на горошине из старой детской сказки. Она была такая же мокрая и несчастная, когда постучалась в дом к принцу. Только, в отличие от нее, ты была настоящей.

В руке у тебя были туфли. Две темно-коричневых замшевых «лодочки» на высоченных каблуках-шпильках. С трудом оторвав взгляд от этой сюрреалистической картины, я перевел его вниз и увидел твои мокрые ступни. Вокруг них на резиновом коврике была целая лужа воды. Тонкие щиколотки и пальцы, испуганно поджатые внутрь, с едва заметным розовым перламутром на коротких овальных ногтях.

На самом деле, эта музыка тебе удивительно подходила.

Ты продолжала беззвучно открывать рот, пытаясь донести до меня смысл происходящего. А потом, видимо, отчаявшись, внезапно замолчала. Некоторое время мы так и сидели, глядя друг на друга, окруженные одуряюще громкой музыкой. Мне казалось странным, что еще несколько секунд назад ты существовала в этом мире совершенно отдельно. Как-то так все совпало, соединилось в одном коротком мгновении и оказалось на своих местах – и твой блестящий хвост-сосулька, и твои босые ступни, и мокрые ресницы. И золотые хиты «Boney M», которые с тех пор звучат в моем проигрывателе практически постоянно.

Звук постепенно становился тише и наконец умолк совсем. В промежутке между «Bahama mama» и следующей песней, стряхнув оцепенение, ты успела прошептать:

«Сделайте, пожалуйста, потише».

И бросила почти отчаянный, умоляющий взгляд на встроенный в панель проигрыватель компакт-дисков. Не повиноваться этому взгляду было невозможно. Я протянул руку и повернул регулятор громкости без малого на триста шестьдесят градусов. Теперь в машине снова был слышен только шум дождя. Ты сказала:

«Спасибо».

Потом, помолчав немного, добавила:

«Меня зовут Инга».

И опять, после небольшой паузы:

«Извините…»

Собственно, больше говорить было уже ничего не нужно. Эта информация была безнадежно исчерпывающей, твои извинения я принял, не моргнув глазом, забыв о своем маниакальном пристрастии к чистоте салона. Хотя и не совсем понятно было, за что именно ты извиняешься – может быть, за то, что тебя зовут Ингой?

«Хорошее имя», – ответил я на всякий случай. Ты кивнула и продолжала смотреть на меня, явно ожидая, когда же тебя выгоню. Потом сказала совершенно серьезно:

«Там дождь».

Я спросил:

«Правда?»

Ты, видимо, всерьез подумала, что я мог этот дождь не заметить, и кивнула в ответ.

Я рассмеялся первым. В самом деле, смотреть на тебя без смеха было невыносимо. Ты робко улыбнулась, впервые подумав о том, что я может быть вовсе и не собираюсь набрасываться на тебя с кулаками. Более того, что могу быть совсем не против твоего присутствия в салоне своего автомобиля.

Твоя улыбка мне ужасно понравилась. Она была искренней и какой-то беззащитной, детской улыбкой, хотя глаза у тебя были абсолютно взрослыми и впечатления девочки-тинейджера ты не производила. Я подумал, что тебе наверное лет двадцать шесть – двадцать семь, хотя на самом деле было тогда тебе всего лишь двадцать четыре. Мой взгляд как будто приклеился к этой твоей улыбке, а ты вдруг, окончательно успокоившись, заговорила.