Между двух стульев (Редакция 2001 года)

– По-моему, Вы следите только за поверхностным уровнем моих высказываний, а надо ведь считаться не только с тем, что выражает слово своей оболочкой, но и с тем, что оно в принципе может выражать! Пусть упомянутые имена относятся к разным лицам, зато к одному понятию – невеста, – резюмировал Слономоська.

Однако, по мнению Петропавла, резюмировать было еще рано:

– Вы же не с понятием дело иметь будете, а с живыми существами!

– Именно с понятием – при чем тут живые существа?.. Хороши «живые существа» – одна вообще не дана в чувственном опыте и находится черт знает где за тридевять земель, а другая на сегодняшний день спит как мертвая, то есть все равно что отсутствует в мире! – Слономоська сокрушенно вздохнул, как бы осознав эфемерность своих притязаний, и вычертил еще одну бесполезную схему. – Ладно. Приведу другой пример. Предположим, я говорю, что дарю Вам на Ваш день рождения гусыню. Но я только произношу эти слова, а гусыни не даю. Сделал я Вам в таком случае подарок или нет?

– Боюсь, что нет…

– А по-моему, сделал! – обиделся Слономоська. – Пусть я не подарил Вам гусыни, но что-то все-таки подарил – понятие подарил, фиктивную философскую сущность подарил… Тоже немало! – Он сделал паузу и гневно добавил: – Человек Вы расчетливый и меркантильный!

Пропустив этот вывод мимо ушей, Петропавел сосредоточился на заинтересовавшей его подробности – и тут его осенило:

– Значит, речь идет о фиктивных философских сущностях! Но из этого следует, что у Вас вообще невесты как таковой нет.

– Неплохо, – поощрил Слономоська. – Вы были бы правы, если бы то, что у меня есть невеста, не следовало из более ранних моих высказываний. А их было два. Произнесу эти высказывания от третьего лица: Тридевятая Цаца – невеста Слономосъки; Спящая Уродина – невеста Слономосъки. Стало быть, в качестве предпосылки годится утверждение: у Слономосъки есть не

веста.

– Да пусть у Слономоськи будет хоть пять невест! – вспылил Петропавел, которому все это уже надоело.

– Пусть! – покорно согласился собеседник. – Нам с Вами дела нет до Слономоськи.

– То есть как? – оторопел Петропавел. – До самого себя Вам, что ли, нет дела?

– Почему – «до самого себя»? Ведь это Вы квалифицировали меня как Слономоську! А я не Слономоська, точнее, Слономоська не я. Если бы я был Слономоськой, я не стал бы разговаривать с Вами после того, как убедился в том, что Вы свинья. Даже две свиньи.

– Сами Вы две свиньи! – дошел до ручки Петропавел.

– Не надо быть таким обидчивым, – мягко заметил Слономоська.– Вам это не идет. Поговорим лучше о деле, которому мы служим… Через час сюда прибудет Паросенок – мы сгоняем за Тридевятой Цацей (хорошо бы ей быть где-нибудь поближе: вдали она уж очень велика!) и Бон Жуаном, доставим их сюда, и я, завязав вам всем глаза, поведу вас к Спящей Уродине. Путь к ней долог и труден, а знаю его один я, но тайну эту я унесу с собой в Вашу могилу.

Услышав про могилу, Петропавел только покачал головой.

…Удивительно было уже то, как Паросенок смог, не сбавляя скорости, везти на себе такую громадину – Слономоську, вовсе не говоря о том, что под силу ему оказались и четыре пассажира, опять-таки включая пресловутого Слономоську. Однако он благополучно и незаметно доставил всех четырех на окраину НАСЕЛЕННОГО ПУНКТИКА, чтобы не будоражить горожан и не пробуждать в них желания водить Слономоську.

На протяжении всего пути Бон Жуан любезничал с Тридевятой Цацей, не обращая никакого внимания на спутников, что, впрочем, не раздражало последних: они были заняты – со страшной силой дулись друг на друга и раздулись до невероятных размеров, чуть не вытеснив с ограниченного все-таки пространства Паросенка и Бон Жуана, и Тридевятую Цацу. Тридевятая Цаца же всю дорогу вела себя неописуемо странно: она выла по-волчьи и пыталась разрисовать фломастером плащ Бон Жуана – причем хотелось ей цветами, а получалось – плодами.

Уже на окраине города, улучив момент, пока Бон Жуан смывал с плаща плоды в маленькой луже, где лежал Б.Г.Мот, Слономоська кое-как втолковал Тридевятой Цаце, что от нее требуется. Она, кажется, поняла это, выразив понимание весьма причудливым образом: конским храпом с перемежающейся хромотой. После объяснения Слономоська увел все еще сердитого на него Петропавла, чтобы Тридевятая Цаца в спокойной обстановке могла объяснить Бон Жуану его задачи.

Когда же прошло достаточно времени, чтобы Бон Жуан осознал значимость возложенных на него обязанностей, Слономоська вместе с Петропавлом подошел к оставленной паре и взору его открылось ристалище: пара сражалась в крестики-нолики, забыв обо всем на свете. Не обратив на это никакого внимания, Слономоська заговорил: