Межгосударство. Том 1

Пустыня велика, процент воды в арбузе, песок безразличен почти ко всему от падающих звёзд, до падающих на него трупов, барханы высоки как песочницы для взрослых и мертвы как взгляд храмовника недавно сделавшегося мужеложцем, только ветер гонит по ним рябь и следы одинокого сумасхода-свистуна оставляют лёгкие, избы на куриных, углубления. Недобедуин (назовём Христодул Замек) бредёт бестолково, ни малейшего жизненного направления. Ночью мёрзнет, днём изнывает от жары. Нет ни поклажи, ни меха с водой размером хотя б с мошонку слона. Без воды в пустыне, без подарка на праздновании дня ангела. Если в подразумеваемом богами для всех климате протянуть без той можно трое, в ответственной пустыне не более двух. Солнце изжигает клетки и заставляет накопленную за долгие влагу наружу раствором солей. Следом капитулирует слюна. Каньоны на губах, язык претензии к месту во рту, каждый вдох горячего делается острым, намерение ткнуть саблей ради забавы. Глаза, направленные на солнце, режет замороженным маслом, в тех более слёз, остались выплаканы над судьбой человечества. Брёл вторые сутки. Ноги едва переставлялись, приставили конечности атланта-инвалида, песок всё более вязким и с каждым всё менее желал отпускать стопу, песчинки не дураки пощупать. Дышалось не так чтоб уж прямо, не как над азалиями в саду азалий, нутро изжигала бесчеловечная сухость. Такова смерть от жажды по доброй воле, когда нет надежды на оазис, на колодец, на какого бы то ни архангела, на горшок с золотом из подвала и на караван. Впереди, на недостижимом гребне бархана, появляется сходная фигура. Христодул понимает, это Моисей, вскоре покажутся еврейские колена, чьи имена и истории он так тщательно последние десять. При дальнейшем рассмотрении не похож на Моисея и вокруг на глазах оазис, вместо пальм растут удилища. Сил сублимировать более нет, мираж рассеивается. Христодул валится с ног, на краю оставшихся чувств ощущает себя яичницей. Принимает ванны на спине, смотрит сухими глазами на сияющее в небесах солнце, сумев, наконец, обуздать веки. Потом уже ни к чему. Он мёртв, его Библия честна в пределах оригинала.

Честь имею, во фрунт сутулый homo-аккордеон, с длинноунылым, монеточными, беспрестанно бегающими глазами-хлеборобами. Что… что вы здесь? – недоумённо рогоносец-рогоставец, за ручку распахнутую. Честь имею, носатый, скорым вихляющим ретировался вдаль по гостиничному коридору. Подслушиванием под всеми двустворчатыми, полагая, только за такими селятся шпионы, однажды оставленный всеми на сегодня не ограничил себя и свою несмываемую честь-несомую крестным ходом. Если бы в недрах охранки приказ между двух навытяжку проследить, бы застал от точки роспуска на нити флага до точки росы и при различных. После подслушивания в, шагомерил в расположенный поблизости, передал господину превосходно-сомнительного вида, ночной горшок вари-не вари. Честь имею, вместо цилиндра над лбом, так же скоро покинул, пока не начал варить. Вскоре нагрянули полицианты с подборкой круп, окандалили кого застигли. Но благодетель-чистолюб этого не, уже творить добро дальше вглубь городских неявных дворов в окрестности Флоровской. В одной затаился наблюдать, двое коммунистов сходятся друг с другом, петухи, собирающиеся, им и положено, петушиться на красных стягах. Когда оба схватились, осязаемый только при современном взгляде на призраков мираж просеменил к самому жаркому склоки, ловко выпростав из рукава тонкую свинцовую со стразами, огрел по лбу того из анархо-коммунистов, хотел укрыть от товарищей малость частной собственности в виде носового платка шитого золотом, на коем восседал обрадованный торжеством децентрализованной соперник. Честь имею, мельком на немедленно начавшие срастаться капилляры революции. Поспешил в лавку по продаже карт, имел продолжительный с картографом по Артигас Обресков, в конце посещения изъял изготовленную. От него колесом на Херсонскую в середине, квартала до одноимённых ворот, постращать ещё одного, так же и так же забрал. Обе в себя Солькурские извивы. Расположился во внутренних пределах коммерческого «Ливадия» между Чикинской и Золотой, тщательнейшим сопоставлять. Снабжённые вязкой слюной губы именования. Подвальная, Тускарная, Сергиевская, Дворянская, Мирная, Скорняковская, Ямская гора, Флоровская, Покровская, Авраамовская, Сосновская, оба указательных по линиям сличаемых, голова моталась из одной окрестности в другую. Нашёл что искал и затрясся. Радищева, он, Радищева, получилось. Вскочил, кое-как сложил и рассовал во внутренние сюртука, едва не бегом прочь, вероятно, на эту Радищева. Судя по картам, помещалась в близости, рулон из брусчатки от выхода из сада, от Золотой в сторону Московских ворот, на север, переходя в Мясницкую возле Садовой. При воочию надежда материализовалась в фонарный столб, в промежутке не обнаруживал. Даже не пешеходной дорожки, не говоря о проезде для шарабанов с музыкой. Топал от ярости, махал дубинкой, но оттого улица не, а Л. К., собирался заглядывать в рот уже до талого, ясно велел хоть с пылеколец улицу Радищева.