Мгла над Инсмутом

Если бы не мое любопытство, как крепок был бы мой ночной сон! Перед тем как покинуть комнату, я задержал взгляд на листах бумаги, разбросанных на столе, возле черного ящика. Все были пусты, и лишь на одном был некий грубый карандашный набросок. Вдруг я вспомнил о том, что Теюнис упоминал возможность зарисовать тот ужас, что откроется благодаря камню, и вознамерился уйти, но, движимый любознательностью, поборол голос разума. Я украдкой взглянул на рисунок, отметив поспешные, дрожащие линии и то, что он не закончен – помешал ужасный припадок, пережитый художником. Затем, в пылу упрямой смелости, я пристально вгляделся в черный, запретный образ и лишился чувств.

Я неспособен полностью передать то, что увидел. Спустя какое-то время я пришел в чувство и, немедля швырнув листок в догорающий огонь, побрел домой по тихим улицам. Благодарю Бога за то, что не взглянул на снимок сквозь кристалл, и горячо молю его о том, чтобы забыть ужасающую тень того, что довелось увидеть Теюнису. С тех пор я не вполне владею собой. Мне кажется, что даже самые безобидные явления таят в себе неявные, двусмысленные намеки на нечто безымянное, богохульное, что скрывается за ними, маскируя их истинную сущность. И все же набросок был столь скудным и так слабо передавал то, что пришлось увидеть Теюнису, судя по его осторожным намекам впоследствии!

На нем были изображены лишь основные детали. Большую часть его занимало облако чужеродных испарений. Все, что могло показаться знакомым, было частью смутного, неизвестного, неземного ландшафта и лежало за пределами человеческого восприятия – о его бесконечной враждебности, чудовищности и омерзительности можно было лишь догадываться. Там, где я видел кривое, полуразумное дерево, было изображение искореженной, ужасной руки или когтя с безобразно раздутыми пальцами или щупальцами, тянувшимися к чему-то, лежавшему на земле, или в направлении смотрящего. Прямо под скрюченными, разбухшими пальцами среди травы виднелся участок, повторявший форму лежащего человеческого тела. Но набросок был слишком небрежным, чтобы я мог верить увиденному.

1934

Тень вне времени

I

По прошествии двадцати двух лет, полных кошмаров и ужаса, спасшись лишь благодаря отчаянной вере в нереальность источника определенных впечатлений, я более не готов утверждать, что нечто, обнаруженное мной в Западной Австралии в ночь с 17 на 18 июля 1935 года, в действительности существует. Есть повод надеяться, что все пережитое мной полностью либо отчасти является галлюцинацией, чему существует немало причин. И все же его отвратительное правдоподобие порой лишает меня надежды. Если же все это произошло на самом деле, человечество должно принять космическое знание и место, отведенное ему в клокочущем водовороте времени, одно лишь упоминание о котором парализует. Ему также следует остерегаться определенной затаившейся угрозы, и хоть та никогда не поглотит наш род целиком, но способна столкнуть его наиболее смелых представителей с чудовищным, невыразимым ужасом. Именно последняя причина побуждает меня всеми силами стремиться положить конец любым попыткам раскопок неизвестных доисторических руин, исследованных моей экспедицией.

Если предположить, что я был в здравом уме и бодрствовал, никто из людей доселе не сталкивался с тем, что выпало на мою долю. Кроме того, пугающим образом подтвердилось то, что я считал выдумкой, наваждением. По счастью, доказательств не сохранилось – гонимый страхом, я лишился ужасающей вещи, что стала бы неоспоримым доказательством, будь она реальной и не затерянной в гибельной бездне. Я в одиночку противостоял этому кошмару и до сих пор никому не рассказывал о нем. Помешать остальным копать в том направлении я не мог, но благодаря счастливому случаю и зыбучим пескам он все еще не обнаружен. Теперь мне необходимо сделать определенное заявление – не только ради моего душевного здоровья, но и для того, чтобы предупредить тех, кто воспримет его серьезно.

Все, что на этих страницах – многое в начале повествования покажется знакомым внимательным читателям прессы и научных изданий, – написано в каюте корабля, везущего меня домой. Я передам их своему сыну, профессору Мискатоникского университета Уингейту Пизли – единственному из всех родных, что не покинул меня после странного приступа амнезии, настигшей меня много лет назад, и наиболее осведомленному о сокровенных подробностях моего заболевания. Из всех живущих он наименее склонен к тому, чтобы предать осмеянию мой рассказ о событиях той судьбоносной ночи. Я не сказал ему ни слова перед отплытием, сочтя разумным изложить свои откровения в письменном виде. Читая и перечитывая их в свободное время, он составит куда более убедительную картину произошедшего, нежели услышав мой сбивчивый рассказ. Поступить с ними он волен так, как ему заблагорассудится – к примеру, должным образом прокомментировав их, продемонстрировать в любом обществе ради людского блага. Ради тех из читателей, кто незнаком с началом истории, я предваряю ее детальным описанием подоплеки событий.