Мгла над Инсмутом

То и дело взгляд его падал на обшарпанный церковный фасад или на полуразрушенный шпиль, но достопамятное почерневшее здание как сквозь землю провалилось. Он спросил у лавочника про большую каменную церковь; тот улыбнулся и покачал головой – хотя по-английски изъяснялся свободно. Чем выше поднимался Блейк, тем чужероднее выглядели окрестности, с их запутанными лабиринтами угрюмых коричневых проулков, уводящих неизменно к югу. Он пересек два-три широких проспекта; в какой-то момент ему померещилось, будто он углядел впереди знакомую башню. И вновь спросил он у торговца про массивную каменную церковь и в тот раз готов был поклясться, что неведение собеседника – притворное. В смуглом лице отразился страх, – торговец тщетно пытался его скрыть! – и от внимания Блейка не укрылось, что тот правой рукой сотворил странное знаменье.

И вдруг, нежданно-негаданно, слева, на фоне пасмурного неба, над ярусами коричневых крыш, обрамляющих переплетения южных улочек, четко обозначился черный шпиль. Блейк сразу же понял, что это, и кинулся туда по грязным немощеным проулкам, ответвляющимся от проспекта. Дважды он сбивался с пути, но отчего-то не смел спрашивать дорогу у почтенных старцев либо домохозяек, устроившихся на ступеньках крыльца, либо у детишек, что гомонили и возились в грязи на полутемных задворках.

Наконец башня предстала перед ним на фоне юго-западного неба со всей отчетливостью, и каменный корпус воздвигся темным исполином в конце улицы. Вскоре Блейк вышел на открытую, продуваемую всеми ветрами площадь, мощенную на старинный лад, с высокой стеной-насыпью в дальнем ее конце. Поиски Блейка завершились: на широком и плоском, поросшем травой возвышении за железной оградой (ее-то и поддерживала стена) отдельный маленький мирок вознесся футов на шесть над окрестными улочками. Там-то и высилась мрачная громада, не опознать которую, несмотря на новый ракурс, было невозможно.

Заброшенная церковь пребывала в полуразрушенном состоянии. Часть каменных контрфорсов обвалилась, несколько изящных флеронов затерялись в бурых сорняках и травах. Закопченные стекла готических окон по большей части уцелели, при том, что множества каменных средников недоставало. Блейк недоумевал, как расписанные непонятными изображениями окна могли так хорошо сохраниться, учитывая печально известные привычки маленьких мальчиков всех стран и национальностей. Неповрежденные массивные двери стояли плотно закрытыми. Наверху стены-насыпи, окружившей площадку со всех сторон, тянулась проржавевшая железная ограда; калитка в ней – на верхней ступени лестницы, что поднималась с площади, – запиралась на висячий замок. Тропа от калитки до здания терялась в буйных зарослях. Распад и запустение пеленой нависали над этим местом; под стрехами не прятались птицы, к черным стенам не льнул плющ, – во всем этом Блейку чудилось нечто неуловимо-зловещее, чему и определения-то не подберешь.

Людей на площади было немного, но в северном ее конце дежурил полицейский. Блейк поспешил к нему и принялся расспрашивать про церковь. Но дюжий здоровяк ирландец, к вящему недоумению юноши, лишь осенил себя крестом и пробормотал, что об этом здании говорить не принято. Блейк не отступался, и полицейский, наконец, сбивчиво пробормотал, что итальянские священники-де всех предостерегают против этой церкви: там якобы некогда гнездилось чудовищное зло – и оставило свой след. Сам он слышал от отца разные темные слухи, а тот с детских лет помнил разные недобрые звуки и перешептывания.

В стародавние времена была одна нечистая секта – секта противозаконная, призывавшая разных чудовищ из неведомой бездны ночи. Благочестивый священник экзорцировал то, что явилось на призыв, хотя были и такие, кто уверял: изгнать тварь способен только свет. Будь отец О’Малли жив, он бы многое мог порассказать. Но теперь уже ничего не поделаешь, главное – не тревожить этих стен. Сейчас от церкви вреда никому нет – а хозяева ее ныне мертвы или уехали далеко прочь. Разбежались как крысы после угрожающих пересудов в 1877 году, когда стали замечать, что в окрестностях люди то и дело пропадают. Когда-нибудь город заявит о своих правах и вступит во владение этой недвижимостью за отсутствием наследников, но добра с того никому не будет, церковь вообще не стоит трогать. Оставили бы ее в покое, пройдут годы – сама развалится; не стоит будить того, чему лучше бы навеки упокоиться в черной пучине.