Мгновенье на ветру

Оба ошеломлены: куда же девался день? Уже сумерки. Придется здесь ночевать. Но негде укрыться, под проливным дождем не разглядеть пещеры, а деревья и кусты сейчас не защитят. Они устраиваются в крошечной нише в склоне горы и прячутся от дождя за крупом коня. Но их все равно заливает, и к тому же заметно похолодало. В сумерках видно, что возле носа коня вьется белое облачко. Всю ночь они стараются согреть друг друга, завернувшись в тяжелую кароссу. Нигде нет сухой щепки, чтобы развести костер, нет крупицы тепла, которая бы их согрела. Теперь они раскаиваются в своем сумасбродстве и удивляются, чему так бурно радовались днем? Мгновенье, которое было так совершенно и прекрасно, мгновенье счастья и высшей полноты бытия, когда она кричала и билась в его объятиях, — это мгновенье отдалилось от них, отодвинулось, утратило достоверность. Восторг казался беспредельным, вечным, — и вот потускнел, исчез.

Неужто счастье может длиться лишь мгновенье и это мгновенье нельзя удержать? — думает она, борясь с поднимающимся в груди кашлем. Мы верим в это мгновенье так безраздельно, что готовы платить за него страданиями всю жизнь. Но вот оно пролетело, и все, что от него осталось, — эта ночь в горах, ведь даже память приглушает и искажает прошлое. Мгновенье было так богато и что же? Сейчас они лишь знают, что пережили его, — или просто верят. А завтра?

Трясясь от холода, они наблюдают, как занимается серый день. Нет, больше ждать невозможно, они выскакивают из укрытия и бегут по склону, чтобы хоть немного согреться. Внизу мчится рыжий пенистый поток, они переправляются через него и сразу же начинают подниматься по противоположному склону. Скорее, скорее, останавливаться нельзя. Уже наступают сумерки, когда наконец они нашли небольшую пещеру и в ней кучу сухого хвороста. Адам разводит огонь, — ну вот, разгорелся, теперь можно подложить и мокрых веток. От костра гораздо больше дыма, чем тепла, но все лучше, чем вчерашняя ночь под проливным дождем. Элизабет кашляет, однако не так сильно, как зимой в горах.

Еще два дня льет дождь, потом солнце пробивается сквозь редеющие облака и брызжет на траву. Они поднимаются к последнему перевалу. Внизу раскинулась долина, она тянется на юго-восток, расширяясь веером. Вьется дым над крышей далекой фермы. Вот она, обетованная земля, они почти у цели. Осталось дней десять — пятнадцать, не больше.

А потом издохла лошадь. Отравилась ядовитыми ирисами, которые выросли после ливней, объяснил Адам. Старая кляча едва тащилась, и все же, когда Элизабет ехала верхом, они продвигались намного быстрее. А сейчас лошадь лежала на боку с раздутым брюхом среди цветущего аронника.

Они сидели возле мертвой лошади. На Элизабет было коричневое шелковое платье, сухое, но мятое, как тряпка после ливня. Эта незадача совсем выбила их из колеи.

— Все начало налаживаться, и вот… — горько сетовала она. — Ведь мы и так немало пережили, казалось бы, довольно!

— Наверное, мы поспешили, — почему-то сказал он.

— Как же нам было не спешить? — удивилась она. — Мы уже столько времени идем и идем.

— А куда мы идем, Элизабет? — вдруг спросил он серьезно.

Она в изумлении уставилась на него.

— Какой странный вопрос! Почему ты спрашиваешь?

— Полно, такой ли уж странный? Мы все время твердим: в Капстад, в Капстад, домой… — Он с нежностью погладил гриву мертвого коня. — А в какой Капстад мы идем?

— На свете есть только один Капстад.

— Да, так нам казалось, когда мы были далеко. Так нам хотелось. Но чем ближе мы подходим… — Он умолк и долго молчал, потом посмотрел ей в глаза. Ветер легонько играл ее волосами. — У тебя один Капстад, у меня — другой. И ты это хорошо знаешь.

— Мы с тобой придем совсем не в тот Капстад, где жили раньше, — пылко возразила она, стараясь убедить его взглядом. — Теперь там все будет по-другому. И мы начнем жизнь заново.

— Ты думаешь, это возможно — начать жизнь заново?

— Но ведь мы с тобой так хорошо обо всем переговорили! У тебя опять появились сомнения?

— Опять? Они никогда и не исчезали. Но по ту сторону гор от сомнений было легче отмахнуться. Тогда было важно другое — выжить. Зато теперь мы должны знать, что нас ждет.

— Как только мы вернемся, я испрошу у губернатора помилования для тебя. Ведь мы же с тобой все решили, верно?

— А если я и вправду убил в ту ночь Левиса? Убийце нет прощения.

— Ну и что же, ты спас жизнь мне и тем самым искупил смерть Левиса. — Она настойчиво смотрела ему в глаза. — Адам, почему ты мне не веришь?

— Тебе-то я верю. Но я хотел бы хоть немного поверить Капстаду.

— Ты столько раз говорил, что не можешь больше жить вдали от Капстада.

— Да, говорил. А теперь я должен понять, могу ли я жить в этом самом Капстаде.

— Ты будешь свободен, — напомнила она. — Так же свободен, как и я. Сможешь делать все, что захочешь, и никто не посмеет тебе помешать. Ты слишком много думаешь о прошлом. Ведь ты изменился и стал совсем другим человеком.

— Но стал ли Капстад другой страной? — не сдавался он.

— Чего же ты тогда хочешь? — сердясь спросила она. — Без тебя я туда не пойду. Но и здесь не могу остаться.