Александра Солдатова

Мягкий асфальт

I.

Мой первый раз в психбольнице. Пока всех нормальных людей душила июньская жара и жрал модный вирус, я лежала в НПЦ Соловьева на Донской улице. Меня тащили на свет божий с тёмной стороны биполярного расстройства. Душ приходилось принимать чаще, чем таблетки. Температура под сорок разливалась по утомлённому телу лета, моё же собственное тело было почти здорово. Вот только спало по 13-15 часов, а просыпаясь, погружалось в вязкий кисель апатии.

Соседкой по комнате и напарницей по борьбе с бодрствованием была юная художница. Когда не спала, она тосковала по возлюбленному, делала рисунки интерьеров, шутила о своей никчёмности и пыталась готовиться к выпускным экзаменам из училища. На первый взгляд обычная девчонка, но…

Пару недель назад она распорола вены грифелем заточенного карандаша, чтобы заглушить первобытный ужас перед галлюцинацией. Некое Существо являлось художнице время от времени, заставляя совершать странные поступки. На тумбочке возле кровати лежали круглые оранжевые проблемы с алкоголем и стоял роскошный букет фобий. Врачи лечили её от эндогенной депрессии, к «существу» же относились со скептицизмом: девушка часами сидела над скетчбуком в попытках изобразить Его, но так и не продвинулась дальше точки. Мой БАР по сравнению с её случаем казался жалким атрибутом посредственности.

Фотограф, который давно не снимал ничего «для себя», писатель, который не писал. Кто-то превратился в машинку соответствия чужим ожиданиям. Кто бы это мог быть? «Мы не деньги, чтобы всем нравиться», – была в детстве такая присказка. Повзрослев, я перестала соответствовать ей. Я стала деньгами. Собственная личность под маской «успеха» расплывалась чёрным пятном наподобие Существа соседки по палате. Я ничего не хотела, никого не любила и интересовалась в основном тоже ничем.

Через неделю после госпитализации душный воздух за окном раскололся на миллионы брызг. Я лежала в посвежевшей палате, заполняя вместо кроссвордов бесконечные опросники от практикантов-психологов. «Какие причины побуждали Вас наносить себе самоповреждения? Выберете один из вариантов ответа…» Стёкла подрагивали в приступах тарарабумбии, шторм снаружи контрастировал со светом лампы накаливания. Как вдруг я услышала тихую-тихую музыку. И кажется, пение. Откуда? Здесь, в больнице? Неужели крышечка поехала дальше запланированного маршрута? Я пошла на звуки.

И вот вижу. Музыка льётся из в хлам расстроенного пианино – оно притаилось в гардеробе, скучавшем без плащей и шуб. Пожилые женщины скользят блуждающим взглядом по эпицентру абсурда: за фоно бабуля лет 70-ти собирает узловатыми пальцами аккорды чёрно-белого восприятия мира. Ситцевое платье в цветочек, массивные серьги с камнями оттягивают дряблые мочки, в морщинках на шее поблёскивает от молний золотая цепочка. Гром пытается перебить дрожащую музыку, но не тут-то было. Пианистка сильным сопрано заглушает божий гнев. Под аккомпанемент грозы она воспевает Богородицу. «Славься, Царица, Матерь милосердия, жизнь, отрада и надежда наша, славься!» Потом, когда закончила, шикает на нас: «Не хлопайте! Не хлопайте! Молитвам не хлопают. Давайте лучше помолчим». А потом всё повторяется. Много раз.

Через пару дней я призналась молодому человеку, что не люблю его, и рассталась с ним. Он перепрыгнул через ржавую решётку забора и ушёл. А когда я вышла из больницы, мы договорились увидеться, при встрече он поцеловал меня в губы и всё снова пошло своим чередом, как раньше.