Мякин

Мяк постучал в дверь, некоторое время перебирал пальцами косяки в поисках кнопки от звонка и, поймав себя на мысли «Какие звонки в заброшенном доме?», бросил все попытки цивилизованного проникновения в помещение. Он просто надавил на дверь, но результата не добился — дверь не поддалась. Мяк вышел наружу, сполохи огня по-прежнему освещали комнату. В желании уловить хотя бы какие-нибудь звуки Мяк прислушался, но за окном, где, на удивление, ещё стёкла были целы, ни единого звука не ощущалось. Мяку даже показалось, что там вообще никого нет, а костёр горит сам по себе, как у небритого, когда он не подбрасывает дрова. Мяк снова поднялся на этаж и со всей силы ударил ногой в дверь — и ему показалось, что дверь дрогнула и на несколько сантиметров сдвинулась внутрь. Он снова отошёл от неё и с разбега, что есть мочи, ударил подошвой ботинка в самый центр дверного полотна — и дверь сдалась. Справа, со стороны дыры от замка, она отошла вовнутрь, и через образовавшуюся щель появился свет от костра, и кто-то изнутри крикнул:

— Не ломай дверь, сейчас открою!

Голос Мяку показался знакомым, но кто это, он сразу определить не смог.

— Чего ломать, стучаться надо! — послышалось изнутри, и Мяк узнал говорившего. Это был Мусьё.

— Желаешь сжечь дом? — спросил Мяк через щель.

Мусьё не ответил, но в результате его сопения дверь отошла ещё на некоторое расстояние назад.

— Пролезешь? — спросил Мусьё, указывая на пространство между дверью и косяком.

— Попробую, — ответил Мяк, боком протиснулся внутрь к небольшому костерку и снова спросил: — Хочешь сжечь дом?

Мусьё пошевелил головешку в костре и недовольно ответил:

— Некоторым можно жечь, а мне нельзя?

— Некоторые — бродяги, а мы — жители либертории, — ответил Мяк. — Спалишь дом, и Нуду заодно.

— У него скучно: лежит с пальцем, фонарь еле горит, — оправдался Мусьё и добавил: — У меня всё под контролем, как у Небритого. Он-то жжёт каждый день!

— У него кирпичная стена, — возразил Мяк. — А у тебя кругом дерево. Сгорит же всё!

— Ты, Мяк, дружишь с ним, поэтому так и говоришь, что ему можно, а мне нельзя.

Мяк огляделся вокруг — стены комнаты ещё имели кое-где выцветшие от времени обои. На тех местах, где их уже не было, виднелись старые газеты.

«Наверное, древние, как весь этот дом», — подумал Мяк.

Потолок, когда-то подшитый фанерой, обветшал настолько, что фанерные листы от сырости скрючились, часть их упала вниз, а посередине образовалась мусорная куча из битых кирпичей и железа от разбитой печи, которая когда-то стояла в углу комнаты. Это грустное зрелище почему-то напомнило Мяку его каморку, которую предоставил ему для жилья дядька. Каморка та предназначалась для хранения дядькиных варений и солений, одна стена её представляла собой полки от пола до потолка и почти всегда была занята банками, заготовленными осенью год назад, а то и ранее. Мякинская оттоманка стояла у свободной стены, уклеенной старыми газетами. Видимо, когда-то дядька задумал эту стенку облепить обоями, но, сделав подложку из газет, решил, что для каморки и так будет хорошо.

В каморке для мякинского удобства были выделены стул и одна из полок для одежды и книг. Верхний свет дядька сделал ему хороший, вкрутил мощную лампу — так что книжки читать парню было легко. И парень читал по вечерам, причём не только книжки и учебники, но иногда и газеты, наклеенные на стену. Когда в долгие зимние вечера ему становилось грустно, он всегда читал газеты; некоторые тексты он знал наизусть и с удовольствием проверял свою память, мельком пробегая глазами по газетным листам.

Здесь, у Мусьё, ему тоже захотелось прочесть настенные тексты; он даже подошёл к одной из стен, но свет от костра был не так велик, как от лампы в дядькиной аморке, и Мяк вернулся к огню.

— У меня есть фанфарик и еда, — сказал Мяк и посмотрел на Мусьё. — Может быть, пойдём к Нуде?

— Может, и пойдём, втроём будет веселей, — ответил Мусьё.

— А огонь? — спросил Мяк.

— Огонь потухнет сам, — ответил Мусьё.

— Не потухнет, — возразил Мяк. — Надо загасить.

Мусьё пожал плечами и как-то неуверенно ответил:

— Это надо с улицы, снегом.

Мяк огляделся, подхватил из мусора железяку от печи и предложил:

— Вот на неё снега наберёшь и принесёшь — тогда загасим.

Мусьё нехотя взял железный лист и вышел наружу. Костёр окончательно потух только после двух его ходок. В полной темноте они выбрались из комнаты и уже минут через пять расположились у Нуды за столом.

— Спишь? — спросил Мусьё, наклонившись в темноту за столом.

— Не сплю, — ответил Нуда, и через несколько секунд снизу появилось его заспанное лицо. — О! У вас фанфарик! — произнёс он, разглядев в слабом свете фонаря бутылку на столе.

— Вылезай, вылезай! — проговорил Мусьё. — Это Мяк принёс, и закуску тоже. У тебя же теперь ничего нет.

— Я на бюллетене, — пробубнил Нуда и полностью, во весь рост, появился у стола. — Сейчас организуем посуду, — добавил он и удалился в тёмный угол подвала. — А что, больше никто не придёт? — спросил он, когда на столе появились стакан, кружка и пирожки, которые Мяк вытащил из кармана.