Мякин

Мякин совсем притих — он никак не ожидал от случайного собеседника таких странных вопросов. Ему казалось, что одинокий как бы подшучивает над ним и в то же время старается заставить Мякина поразмышлять по поводу собственного поведения. Мякин разделался с мороженым и совершенно не знал, как себя вести дальше. В бокалах оставалось ещё немного коньяка.

«Надо бы допить», — подумал Мякин.

Но одному это делать было неловко, а придумать какой-нибудь тост у Мякина никак не получалось. Одинокий как будто угадал мякинские мысли и предложил:

— Давайте выпьем за оппонентов. Без них было бы скучно.

Собеседники выпили.

— Ну так как? — произнёс одинокий. — Как вам моя мысль: жизнь без недостатков и идеальный порядок вокруг?

Мякин попытался представить идеальный порядок, но не смог. Получалось что-то совсем фантастическое и какое-то неживое. Одинокий, заметив некоторое смятение Мякина, продолжил:

— Мне кажется, что у вас ничего не получается с идеальным порядком. У меня тоже не получается. — И как-то неожиданно грустно заявил: — Идеала нет, но без него тоже нельзя.

— Как же быть? — тихо спросил Мякин.

— А вот так и жить, — ответил одинокий, — между порядком и беспорядком. Между идеалом и совсем наоборот.

Собеседники замолчали. В баре появились бабушка с маленькой девочкой.

— Ну, что ты хочешь? — спросила бабушка.

Девочка широко раскрытыми глазами довольно долго рассматривала витрину и никак не решалась выбрать что-то из сладкого.

Одинокий тихо заметил:

— Вот вам и идеал! Всего полно, а выбрать страшно — вдруг окажется, что там, за стеклом, осталось что-то лучшее?

Бабушка расслышала последние слова одинокого и, улыбнувшись, ответила:

— Не волнуйтесь, господа, нам выбирать не страшно. Для нас это праздник. Главное в этом — предвкушение вкуснятинки. — Она повернулась к девочке и спросила: — Ну что, солнышко, выбрала вкусненькое?

Солнышко с большими глазами угукнуло и маленьким пальчиком показало что-то на витрине.

— Вы хотите сказать, что с недостатками надо мириться? — спросил Мякин.

— Нет, не так. Не мириться, — ответил одинокий, — а приспосабливаться. Большинство из нас, я бы даже сказал «подавляющее большинство» приспосабливаются, а кто не умеет это делать, тихо прозябают, если не сказать больше…

— Умирают, что ли? — перебил его Мякин.

Одинокий взглянул на Мякина и парировал:

— Что вы! Не надо крайностей! Я бы сказал, что неприспособленный становится неудачником.

— Неудачником, — повторил Мякин и вспомнил Казлюка. Казлюк, конечно, не выглядел неудачником.

«Казлюк — приспособленец, — подумал Мякин и мысленно спросил себя: — А кто я?»

Одинокий завершил поедание мороженого, посмотрел на часы и произнёс:

— О! Засиделись мы с вами — пора и процедурами подлечиться.

— Пора, — согласился Мякин и подумал: «А что, если этого одинокого пригласить в банкетный зал?»

И вслух добавил:

— Могу ли я пригласить вас вечером в банкетный зал? Тем более что я теперь ваш должник.

— Должник? — удивлённо спросил одинокий. — Впрочем, вы правы: долги надобно отдавать. — И после небольшой паузы с сомнением произнёс: — А что там — поди, очень шумно?

Мякин почувствовал, что одинокий колеблется, и добавил:

— Будет интересная компания моих единомышленников. Вы сможете пополемизировать на тему борьбы с недостатками.

— Да, даже так! — произнёс одинокий. — У вас здесь образовались единомышленники?

— Да, — подтвердил Мякин, — и немало.

— И немало? — искренне удивился одинокий. — И сколько же вас… — Он, видимо, хотел как-то обозначить мякинских друзей, но слов не подобрал, а продолжил просто, сказав всего лишь одно слово: —…борцов?

— Нас… — Мякин засомневался, стоит ли считать экстрасеншу, и произнёс: — Нас пятеро.

До обеда Мякин был занят процедурами. Перебираясь от одного кабинета к другому, он никак не мог избавиться от мыслей, которые излагал одинокий. Особенно поразили Мякина слова «Неприспособленный становится неудачником».

— Становится неудачником, — повторил он вслух и вошёл в массажный кабинет.

Когда Мякин разделся и водрузил своё уже не очень молодое тело на стол, жилистые крепкие руки приступили к обработке наружной части мякинского организма. На этой процедуре Мякин уже побывал несколько раз и каждый раз с изумлением размышлял:

«Это как же можно так издеваться над собственным телом по собственному желанию!»

Мякин лежал лицом вниз и терпел, терпел, когда сильные пальцы старались оторвать от костей его отдыхающие в санатории мышцы. Он не сдавался, тихо молчал, и только когда боль становилась едва переносимой, что-то пытался пробормотать себе под нос. Что-то вроде «ого» или «ого-го!». На что дядька-массажист практически не обращал внимания, лишь иногда приговаривал: «Хорошо, очень хорошо» и, как казалось Мякину, сопел от удовольствия, переходя к следующей части мякинского беззащитного тела. Пожалуй, единственное, что нравилось Мякину в этой экзекуции, — так это полное отсутствие мыслей в голове. Методичное раздербанивание мякинских мышц выветривало из его головы почти всё, что обычно без толку болтается в ней в периоды безделья.