Мятеж

Вот она, комнатка штаба полка, густо закуренная черной, вонючей махрой, закиданная окурками, огрызками, засоренная так, что ноги скользят по всякой мерзости. Тут же, вповалку, спят одетые в шинели красноармейцы, - раздеваются ли они когда? На столах полевые телефоны; от времени до времени они жалобно гудят, словно кого-то о чем-то безнадежно умоляют. По штабу - матерый, отважный храп. За столом придремывает дежурный, в дверях маячит часовой. В небольшую грудку собраны на столе бумаги, - разные отметки, телефонограммы, распоряженья. Пахнуло родным духом Чапаевской дивизии.

Знать, везде она одна, наша Красная Армия!

Пришел комполка Лопатин. Он из тех, которые с первого слова, с первого взгляда приковывают к себе лучшими чувствами; с простыми, нужными словами, спокойный, уверенный, подошел он к нам и поздоровался запросто. Чувствовался человек, знающий себе цену. Это было - не гордость, не самомнение, - это органическое, естественное уважение к себе - к себе и к другим. Так же, как с нами, через минуту разговаривал и держался он с дежурным по штабу, а еще через минуту - будил и шутливо выпроваживал красноармейцев-храпунов. И движенья и речь его как-то естественно, тесно слиты были с тем, что он делал, - иначе, верно, делать было бы и нельзя. Радовало то, что с рядовым красноармейцем он держался так же, как и с нами, представителями военной власти. Это к нему располагало чрезвычайно, сразу поднимало его в наших глазах, заставило с сугубой внимательностью и интересом вслушиваться в то, что он говорил. Лопатин показался мне живым, лучшим типом того нового, подлинного командира, который является лишь старшим товарищем, более знающим и более опытным среди равных, таких же, как он, красноармейцев. Вкруг стола сели беседовать.

- Что у вас, в Верном? Расскажите-ка, пожалуйста, - обратился к нам Лопатин. - Мы тут кой-что хоть и знаем, да, видно, мало...

Коротко мы ему перебрали главные факты последних дней, рассказали и про последний тревожный митинг в казармах.

- О... от, подлецы! - усмехнулся он. - Надо будет штыком испробовать, слово тут ни к чему.

И эти слова его были простые, обычные, такие слова, за которыми, чувствуешь это, - немедленно последует у него и действие.

- А как полк у тебя, Лопатин, - надежный? Сам-то ты веришь или нет?

- Да как сказать, - пожал он плечами, - и так и этак может выйти. Главное то надежно, что с разных мест: мадьяры, немцы, киргизы, французы, татары... это хорошо... А вот которые здешние, семиреченские, - заодно, подлецы, говорят, что и у вас там, в крепости...

- Ну, этих ведь мало?

- Мало. Да вредный они народ, - заключил Лопатин. - Сразу их пускать в дело не надо. Лучше пустим других.

- А ты, значит, думаешь, что "дело" будет? - усмехнулись и мы на его уверенность.

- Так как же, - словно испугался он, - а то разве не будет?

- Давайте все обдумаем...

- Обдумаем, - тихо согласился он. - Только дело мне ясное. Идти надо... на Верный.

Стали мы прикидывать разные планы.

Первое: послать в крепость наших делегатов и, судя по ответу, действовать.

Второе: вызвать сразу их представителей сюда для совместных разговоров.

Третье: идти походом на Верный, не завязывая ни с кем никаких переговоров.

Четвертое: попытаться в самом Верном поднять небольшое "восстание" против крепости, а нам лишь подоспеть на подмогу.

Разное предполагали. Многое предполагали. И все забраковали, - не годилось. Остановились, наконец, на таком плане.

Утром проводим общее собрание полка, точно выясняем его настроение, обрисовываем ему создавшуюся обстановку и устанавливаем: можно с такою силой идти в поход или нельзя? Если можно - выступаем в полдень. До Верного не доходим, останавливаемся за несколько верст и вызываем к себе навстречу всех, кто с нами: часть караульного батальона, одумавшиеся команды особого отдела и ревтрибунала, партшколу, - разумеется, тайком послав заранее в Верный свою связь. Посылаем на Верный разведку. А дальше, если это потребуется обстановкой, открываем непосредственно действия.

На этом плане сошлись. Часа два-три решили соснуть. Приткнулись тут же, в штабе: на лавках, на окнах, у стола, на полу, - где кому любо. В окна широкой мутной волной вплывали предрассветные сумерки. Было холодно. Мы ежились в куртках и шинелях. Жадно курили, согреваясь махорочным дымом. Усталость брала свое, переборола стужу, и скоро один за другим все позасыпали.