Мятежные ангелы

— Боюсь, в такой мелкой библиотеке не умеют правильно обращаться с рукописями, — сказал Джубили. — Вы можете гарантировать, что ее будут хранить как следует, переложив страницу за страницей листами бескислотной бумаги?

Я вспомнил рукопись Парлабейна — замызганную пачку листов — и улыбнулся про себя.

— Не понимаю, как вы можете называть это «инцидентом», — сказал Дердл. — Как вы не видите: это наше собственное преступление, да еще какое! Сколько университетов могут похвалиться собственным преступлением — то есть общепризнанным, неоспоримым? Оно придает нам особое качество, ставит нас гораздо выше любого другого североамериканского университета. Оно попало в международные новости! Это стоит не меньше трех нобелевских лауреатов! Поднимает нас на небывалую высоту в научном мире!

— Какая чушь! — воскликнул Стромуэлл. — Как можно такое говорить?

— Как можно такое спрашивать? А еще медиевист! Каковы были великие ученые прошлого? Корыстные попрошайки, бахвалы, злопамятные задиры и склочники. Эрки и его убийца — именно из такого теста. И еще они были великими гуманистами. А что такое современный ученый? Затхлое пугало в тисках мещанского «как бы чего не вышло».

— Говорите только за себя, — возразил Стромуэлл.

— Я и говорю за себя! Именно это я сегодня утром сказал жене за завтраком.

— А она?

— Она, кажется, ответила: «Да, дорогой» — и продолжала составлять список покупок. Но это не важно, а важно то, что некая гротескность и вырывающаяся из ряда оригинальность необходимы для настоящего ученого и придают ему особую славу. Мрачное величие убийства Эрки падает отсветами на всех нас; оно сообщает частицу величия и нам. А книга его убийцы — это в каком-то особом смысле наша общая книга.

— Вы даже не знаете, хороша ли она.

Пока они препирались, другие участники застолья пытались в угоду декану переменить тему.

— Я слышал из надежного источника, что скоро в нашем университете появится еще один нобелевский лауреат, — объявил Бойз.

— То есть ему ее дали? — уточнил Гилленборг.

— Ну, пока нет официального объявления, стопроцентной уверенности быть не может, но в этом году было только три претендента, и я слышал, что наш — первый в списке.

— Я так и думал, когда прочитал его Коберовскую лекцию. Ози говорил как человек, который знает, что пришел разбудить мир. Нам всем придется научиться думать по-новому. Экскременты — ежедневный барометр, показывающий, куда движется тело, а возможно, и душа, — к здоровью или болезни. Разумеется, Ози стоял на плечах Шелдона, но все мы стоим на чьих-нибудь предыдущих трудах.

— Именно в этом блеск и слава университета, — сказал декан. — А не в каких-то там ужасных нарушениях естественного порядка.

— Вы всегда тяготеете к свету, господин декан. Возможно, для гармонии нужно и то и другое.

— Совершенно верно, — согласился декан. — Сознаюсь, я никогда особенно не любил Маквариша, но хорошая современная теология признает за каждым человеком право добираться в ад своим собственным путем.

Я слушал, и мне в сердце вползала печаль, явно с оттенком жалости к себе — той самой, которую я заклеймил сегодня в речи, обращенной к Холлиеру. Ну что ж, может быть, немного пожалеть себя не помешает, когда ни от кого больше жалости ожидать не приходится. И я отдался этому разнузданному чувству, которое, к моему облегчению, через несколько минут сменилось глубокой нежностью.

Vogue la galère, Мария. Да плывет твой корабль.