Мятный шоколад

В другой комнате скрипнули половицы. Он распахнул дверь в гостиную, четким отработанным движением выхватил из кобуры пистолет, служивший ему верой и правдой несколько лет, снял его с предохранителя и хладнокровно разрядил всю обойму в темноту. Ни крика, ни стона не последовало, лишь звук упавшего на пол тела, а вслед за тем — тишина. Понемногу его глаза привыкли к темноте. Он понял все, но было уже поздно. На полу лежала его жена, окровавленная и бездыханная, а рядом с ее ней валялась новая коробка из-под обуви. Обезумев от горя, он бросился на колени, прижал изуродованное пулями тело жены к своей груди и протяжно завыл…

Вспыхнул яркий свет.

— Стоп! Ну, вот, Абдуловский, совсем другое дело! Можешь, когда хочешь. Труп жены — свободен. Абдуловский, остаешься, после перерыва будем снимать эпизод, где Бурдыкин надевает новые ботинки и отрешенно ходит по квартире, размышляя, выброситься ли ему в окно или сдаться в руки правосудия. Труп, чего разлеглась? Свободна, я сказал! — рявкнул режиссер, шумно отодвинув от себя стул.

— В роль вошла, — обижено проворчал «труп» и нехотя поднялся. — Меня, между прочим, Алевтиной зовут.

— Алевтиной, фигалиной, какая, на фиг, разница! Мне еще не хватало всех эпизодических актрис по именам помнить. Иди грим снимай, меня от вида крови мутит. Эх, нужно было все-таки тебя придушить, гораздо эстетичнее вышло бы, — мечтательно закатил глаза режиссер и брезгливо покосился на девушку.

— Мне бы сегодня расчет получить, а? — нерешительно попросила Алевтина, отлепляя окровавленный бутафорский глаз от лица и машинально засовывая его в карман байкового, залитого бычьей кровью халата.

— Блин, меня сейчас вырвет, — режиссер зажал рот рукой и выбежал из павильона.

— Сорокина! — взвыла гримерша и бросилась к девушке. — Ты чего, обалдела?! Зачем глаз в карман засунула? Знаешь, сколько он стоит?

Алевтина вытащила глаз из кармана, протянула гримерше и, поправив прическу украшенную латексной имитацией серо-бурой массы вытекших мозгов, решительно направилась вслед за режиссером.

— Куда пошла, Сорокина? — вновь заорала гримерша, ухватив девушку за ворот халата. — Сейчас помреж придет, и с тобой рассчитаются. Как у тебя вообще язык повернулся у самого Мамонова деньги просить? До тебя ли ему, этому гениальному человеку? Что ты, как дикая, в самом деле!

— Я не дикая, — возмутилась Алевтина, покорно следуя за женщиной в гримерку. — Я просто хочу деньги за свою работу получить. В прошлом месяце меня на роль сестры одного крупного банкира пригласили, отыграла — и что?

— И что? — заинтересованно спросила гримерша, снимая с девушки халат.

— Ничего, — надулась Алевтина, усаживаясь на стул в одном белье. — Режиссер меня выгнал и ничего не заплатил. И вообще, орал на меня, что я, видите ли, должна быть счастлива только потому, что он соизволил меня пригласить в свой гениальный фильм.

— О, это они любят. О чем фильм-то? — сочувственно вздохнула гримерша, задумчиво разглядывая худенькую фигурку девушки.

— Кровная месть и бандитские разборки, — нахмурилась Алевтина. — Мне бы душ принять, вся в кровище перемазалась.

— Салфетками вытирай. Душ дома примешь, у нас воды горячей нет, — равнодушно сообщила гримерша и продолжила расспросы: — Боевик, значит. И что же, ты там одну из главных ролей играла?

— Да нет, я только в самом начале мелькнула, во время последнего прощания брата и сестры, а потом гроб заколотили — и все.

— Не поняла? — растерялась гримерша.

— Что тут непонятного! — раздраженно воскликнула Алевтина, выкинула испачканную салфетку в помойное ведро, натянула джинсы и футболку и объяснила: — Я покойницу играла! Лежала себе, вся такая, в гробу, в белых рюшах, кружевах и цветах, и старалась не дышать.

— И что? Почему тебя режиссер выгнал? — спросила гримерша.

— Как вам сказать, — нахмурилась Алевтина. — Тяжело ведь несколько часов подряд лежать и не дышать. А там еще один актер, который брата моей героини играл, должен был над гробом все время рыдать и клясться отомстить. Противный такой, мерзкий, но очень именитый. Короче — очередной дубль, он все рыдает и клянется… так вот, в самый разгар его истерики я глаза открываю и тихо так говорю: извините, не могли бы вы жвачку пожевать, а то у вас изо рта неприятно пахнет. Но действительно ведь воняло! А он в это время уже серьезно, по системе Станиславского, в роль вжился, ну, и чуть разрыв сердца не получил. Короче, после того, как его в чувство привели, он режиссеру заявил: пока я на площадке нахожусь, он и пальцем не пошевелит. Меня домой быстренько отправили, обещали позвонить, когда знаменитость сменит гнев на милость. Я, как дура, неделю ждала, потом не выдержала и сама позвонила. А они, оказывается, уже сцену с закрытым гробом сняли и объявили, что в моих услугах больше не нуждаются. Но я ведь отработала свои деньги! Три часа подряд в гробу пролежала!