Миф о красоте. Стереотипы против женщин

Вспомните, как развивался этот процесс: жестокость, начавшись с малого, со временем становится массовой. Нацистские врачи начали со стерилизации людей с хроническими заболеваниями, затем перешли на людей с небольшими дефектами, далее на «нежелательных личностей», пока наконец не взялись за здоровых еврейских детей, потому что их национальная принадлежность была достаточным основанием для того, чтобы считать их больными. Определение больного, чья жизнь ничего не стоит, постоянно расширяло свои границы. «Бесполезных иждивенцев» просто сажали на «обезжиренную диету» до тех пор, пока те не умирали от голода. Их и раньше кормили недостаточно, и идея того, что их вообще не стоит кормить, витала в воздухе. «Эти люди», как открыто говорили нацистские врачи о «нежелательных личностях», «уже мертвы». Язык, который характеризовал «негодных» как уже почти мертвых, успокаивал совесть этих врачей: они называли их «человеческим балластом», «жизнью, не заслуживающей жить», «пустыми оболочками человеческих существ». Вспомните, как использовали слово «здоровье», чтобы дать логическое обоснование этому кровопролитию: мировоззрение врачей было основано на том, что Роберт Лифтон называет «подменой лечения убийством». Они подчеркивали терапевтическую функцию убийства слабых и дефективных детей в качестве средства для оздоровления политики по отношению к телу, «чтобы обеспечить осознание людьми всего потенциала своего расового и генетического фонда» и чтобы «остановить загнивание расы».

Вспомните язык, на котором говорят пластические хирурги. Когда немецкие врачи умерщвляли детей при помощи инъекций, это было не убийством, а лишь «погружением в сон». Вспомните бюрократическую путаницу, связанную с неквалифицированными хирургами. По словам Лифтона, комитет Третьего рейха по регистрации наследственных и врожденных заболеваний «создавал видимость внушительного регистрационного научно-медицинского совета, хотя его руководитель... имел диплом в сфере аграрной экономики... Эти “исследовательские” институты... создавали видимость медицинских проверок, хотя на самом деле никаких реальных исследований или экспертиз не проводилось». Медицинские эксперименты были оправданы тем, что они проводились «на существах, которые являются неполноценными людьми, поэтому их можно было изучать, видоизменять, ими можно манипулировать, их можно калечить или убивать — в конечном счете все это делалось во имя преобразования человечества». Вспомните потерю чувствительности: и жертвы, и экспериментаторы существовали в состоянии «полной потери чувствительности», поскольку в «атмосфере Освенцима были допустимы любые эксперименты».

Как пишет Лифтон, «врач, если он не живет по законам морали с четко очерченными границами, очень опасен».

Прогрессирующая дегуманизация имеет четкую и документально подтвержденную модель. Чтобы решиться на пластическую операцию, человек должен чувствовать, и общество должно с этим согласиться, что какие-то части человеческого тела не достойны жизни, хотя они по-прежнему остаются живыми. Такие идеи просачиваются в общую атмосферу общества, и от них отвратительно пахнет евгеникой. Для эстетического хирурга мир основан на принципе биологического превосходства, который, казалось бы, не должен вызывать восхищения у западных демократий.

«Железная дева» вырывается на свободу

Женщины находятся в опасности, потому что не понимают, что представляет собой «железная дева». Мы по-прежнему верим, что есть естественные рамки, которые ограничивают хирургию, то есть очертания «идеального» женского тела. Но этой грани больше нет. «Идеал» никогда не имел ничего общего с реальными женщинами, и отныне технологии могут позволить «идеалу» делать то, к чему он все время стремился: полностью отказаться от реального женского тела, чтобы клонировать лишь его мутации. Реальная женщина больше не является точкой отсчета.