Мифогенная любовь каст

Но сознание есть чем занять в этот раз —Морозильника дверцу открой,И повеет здоровьем арктических баз,И дохнет ледяною зимой.И Снегурочку спящую выделит глазСредь пушистого снега и льда,И тогда ты поставишь кастрюлю на газ,Чтобы в ней нагревалась вода.Ты разбудишь Снегурку, поесть позовешь,

Что послал добрый Западный Бог,И пельмени сготовишь, и тихо споешьПро родной долгожданный порог.А в глазах – даль небес. А в глазах – тишина,Как в обычае перед грозой.Со Снегуркой сидите, бокалы винаИ пельмени на блюде горой.– Ну, родная, давай, за советскую власть! —Взгляд прозрачный и смех ледяной.

И слова, как снежинки, летят: – За тебя!Береги себя, мой дорогой!

В морозильной камере, среди волнистого искрящегося снега, виднелось что-то яркое. Дунаев протянул руку и достал очень холодное яйцо, покрытое тонким слоем инея. Сквозь иней сияли яркие краски. Яйцо было раскрашено. Среди красных, желтых, синих и зеленых узоров золотом сверкали две буквы X. В.

«Пасхальное», – подумал Дунаев.

Он все не мог отвести глаз от этих двух букв. Какая-то догадка мучительно вертелась в уме.

«ИКСБИ! – внезапно осенило его. – Вот оно… Откуда название-то!»

– Вы совершенно правы, – спокойно произнес за его спиной незнакомый голос по-русски, с легким акцентом. – Так и возникло название этого атолла. Раньше здесь находился так называемый Христово-Воскресенский скит. Русские схимники спасались. Однако когда сюда добрались американцы, они не застали здесь людей – только ворота с пасхальным вензелем X. В. С тех пор это место называют: атолл Иксби. Был и другой атолл – ИксЭй, – но от него не осталось и следа.

Дунаев обернулся и увидел двоих. Одеты были как американцы, но по-разному. Один в черном костюме (что-то неуловимо американское проступало в покрое костюма), в белой рубашке и темном галстуке. Другой – в желтой рубахе, в широких штанах-клеш канареечного цвета, в ботинках на толстой каучуковой подошве, в широком ярко-зеленом галстуке. На голове шляпа типа сомбреро, с кисточкой. Говорил тот, что в черном костюме.

Но самое странное, что вместо лиц у них были две вспышки. У человека в черном лицо напоминало прожектор. Прямо из лица шел сильный сноп света, и нельзя было различить никаких черт за этим светом. У модника лицо, наоборот, было как черная дыра. Густая тьма излучалась этим лицом, словно бы черный свет. Но в этой тьме не чувствовалось угрозы, тьма казалась спокойной. Это «лицо» странно контрастировало с одеждой модника.

– Вы… Вы кто? – выдавил из себя парторг, – Американцы? Военные? Пограничники? Второй Фронт? Союзники или… или враги? Где остальные? Ведите меня к начальству. Откуда знаете русский? Эмигранты?

– Мы здесь одни, – ответил тот, кто был в черном костюме, с сияющим, как солнце, лицом. – Все остальные ушли отсюда. Эвакуировались. Здесь располагалась секретная научная лаборатория. Но произошло… непредвиденное. А мы остались. Нам с братом терять нечего. Мы ведь ученые. Только теперь, после случившегося, брат ничего уже больше не знает. Теперь его так и называют – Незнающий. И не говорит ничего. А я все знаю. Только к чему мне это? Да, мы эмигранты. Родились в России, в Петербурге. Родители вывезли нас маленькими. Раньше мы были близнецы. Однояйцовые. А вот теперь уже и не близнецы, как видите. Сходство стерто, осталось лишь грубое различие.

Из луча света раздался смешок. И стишок (на искаженном английском языке):

What could be more depressive thenThis duell between twins?It can be more obscessive scene —When you just sit with queens.Both queens are sad, both queens are madJust pupets – black and white.

You – in between. You – all in red.My sorrow! My bright!The river's water waits for us —For bodies – yours and mine.Together through the looking glass,Through river's water shine.

– И… как же вы здесь живете? Зачем вы здесь живете? – спросил Дунаев.

– Для вас. Сестра сказала, появится человек с биноклем и иконой. И надо проводить его к Дубу.

– Так у вас есть сестра? Она здесь?

– Да, здесь. Вот и она.