Мифогенная любовь каст, том 2

Радный присмотрелся к лицу пацана.

— Действительно — Максимка! — изумленно воскликнул он. — Как же ты здесь очутился?

— Мать с отцом на фронт ушли. А меня тетке оставили. Тетка эта — дура. Ну, я ноги сделал. Что я, маленький, что ли, в какую-то деревню ехать, когда все воюют? Я тоже воевать хочу. Я — Рыцарь Чудовищного Образа. Я — Каменный! Я сто миллиардов немцев один убить могу.

— Да ты, я погляжу, бравый парень! — усмехнулся Радный. — А зачем тебе поднос?

— Настоящий воин должен присмотреть себе меч. Я тоже ищу меч. Но, пока что, я вспомнил об этом подносе. Он годится в качестве щита. Мой отец очень силен. Одной рукой удерживает на весу полный, раскаленный самовар. Этот самовар всегда ставили раньше на этот поднос. Так что это подставка под знак силы моего отца.

— Очень хорошо, — вдруг сказал Бессмертный. Он подошел к пацану, держа статуэтку «Возмездие». — Значит, ищешь меч? Хорошо. Такой меч тебе по душе, как у этой женщины?

— Это моя мама, — сказал мальчик, искоса взглянув на статуэтку.

— Тем лучше, — кивнул Бессмертный. — Изволь выслушать стихотворение! — неожиданно перебил он себя. — Это мой перевод из Рильке. Или из Стефана Георге. Не помню точно. Кажется, из Рильке все-таки. Малоизвестное стихотворение. — И он прочел. Кстати, стихи он читал внятно, с присутствием необходимой доли холодного пафоса:

…И ландыш, и вода…

Ни чаша сока смокв, ни блюдо волчьих ягод,Ни плод бесплодия, ни ветхий Пан лесов,Ни медноглазой Пейфо верещаньяНе смогут взмах руки отяготить,Когда мечом делю твои угодья,Их рассекая надвое…Клянусь:Не для того, чтоб умыкнуть поболеСмокв, волчьих ягод, волчьих шуб иль специй,Но чтоб владенья наши ближе к морю

Переместить. Чтоб темной и соленойВодой наполнилась расщелина меж нами.И если скажешь: «Смерть», то я отвечу: «Море».Пускай Персей не голову МедузыВ змеином венчике, с остекленелым взглядом,Но голову прекрасную НарциссаНа свежесрезанном стебле — по центруЩита зеркального умело укрепит.Самовлюбленность — мать самозабвенья.И взгляд в себя ушедших, сонных глаз,

Навеки слившихся с речной водой и эхом,Быстрей и резче будет умерщвлятьВрагов, чем белый лик Медузы,Что сам себе — вуаль и склонен год от годаБыть все прозрачней, все желеобразней…Тем более когда прилив. Когда тепло и мутно.В моря вливаются истерзанные реки —Так руки вспять спешат к плечам округлым,Чтоб влиться в них. А пальцы — ручейки,Источники для остального тела,

Что скромно затерялись в темной чащеМхов и лесов далеких. Там и ландыш.Он не нарцисс. В нем ни любви, ни яда.Одна лишь свежесть. И она — смертельна.От Каспия — на север. Волком русскимБегу по ягоды, чтоб шубу уберечь.А где-то ангел точит нож кривой.И грузный бог ручья играет с телом нимфы…И если скажешь: «Сон», то я отвечу: «Слово».

Пока Бессмертный читал, Дунаев отчего-то все более впадал в бешенство.

«Развели беспризорников, блядь! Вот из-за такого разгильдяйства и войну выиграть не можем! — думал он. — От них и воровство, и мародерство, и грязь! А тут им, паразитам, еще стишки читают!» Он заметил, что Радный заслушался, а кобура у него на поясе расстегнута. Незаметно он вытянул из кобуры Радного наган и, отступив на шаг, стал целиться в затылок Максимки. От злобы его так трясло, что дуло нагана прыгало как сумасшедшее. «Пришью паразита!» — думал он. Но этому не суждено было совершиться.