Мифологемы

Эта задача выявления и, возможно, преодоления деспотизма интериоризированных имаго является одной из главных задач терапии и всевозможных форм исцеления. Не исцелившийся человек волей-неволей всюду время от времени отыгрывает эти имаго и, что особенно важно, передает те же самые паттерны своим детям. Соответственно, мы не можем сказать, что родительское имаго не имеет никакого значения и мы его переросли просто потому, что наше тело увеличилось в размерах, или что мы можем жить, не выяснив ту роль, которую оно играет в нашей сложной жизни.

ИМАГО ОТЦА

Слыша строки, написанные в XIX веке поэтом-пастором Джерардом Мэнли Хопкинсом «Он творит, как отец-создатель, красота его неизменна: воздадим ему хвалу» ("Не fathers-forth whose beauty is past change: Praise him!") [83], мы очень хорошо понимаем, что поэт имел в виду под «отцовством»

[84]. Когда мы хотим к кому-то проявить «материнское тепло» (to «mother»), если нужно, мы полностью осознаем точность метафоры. Конечно, может возникнуть терминологическая путаница, но в воображении никакой путаницы не бывает.

В результате размышлений над архетипическим образом отца мы приходим к его созидательной или разрушительной энергии. Семя оплодотворяет, будучи в утробе, в семинарии или на семинаре. Это активирующее начало. Хотя оно само по себе еще не является жизнью, оно должно быть активно, чтобы сотворить. В каком-то смысле оно должно быть одухотворяющим духом, ибо дух – это энергетическая основа жизни.

Как говорится в гимне – «Наполни меня божественным дыханием» или в обращении Шелли к дикому западному ветру, когда он умоляет ветер одухотворить его омертвевшую душу, так и маскулинное начало, присутствующее и у мужчины и у женщины, является активной, движущей, стимулирующей, одухотворяющей энергией.

Из мифа о Сатурне, стремившемся погубить Кроноса, который, в свою очередь, хотел погубить Зевса, которого тоже нельзя считать образцом для подражания, мы знаем, что отцы тоже могут быть пожирающими. Вот как поэтесса Шарон Олдс [85]пишет о насилии, совершенным ее сатурнианским отцом над ее братом:

Он аккуратно

заложил между зубов голову моего братаи сломил с хрустом, будто вишню со стебелька……где-тов глубине его черепа

открыты масляные глаза и белки дрожат возбужденно,пока он разгрызает с хрустом позвоночник своего сына,пока крошит кости, будто мягкие панцири крабов,пока прокатывает по языку деликатесные гениталии,пока растрескивает стопы ребенка, как две сырые рыбешки, между зубов.

Он хотел показать, что можетнастоящий мужчина.Показать своему сыну,чего стоит человеческая жизнь. [86]

Нас трогают мучительные страдания, которые испытывает поэтесса из-за того, что та архетипическая энергия, которая создает, может также и пожирать. Встречаясь между собой в жизни каждого ребенка, свет Аполлона и мрак Сатурна создают амбивалентную форму переживания. Вспомним о Кроносе, который кастрировал Урана, чье семя, попавшее в соленую морскую воду, создало пену, из которой появилась богиня любви, Афродита (имя которой значит «рожденная из морской пены»). Это слияние насилия и страсти порождает любовь, творит историю, делает изменчивыми богов, вызывает двойственность всех форм жизни.

Вспоминая о том, что родительское имаго является формой представления разных видов переживания и может быть связано с конкретным полом, а может и не быть связано с ним, мы думаем об отце и как о защитнике, о поддерживающем нас факторе и вместе с тем о том, что в конечном счете его нужно превзойти, чтобы обрести собственный авторитет. Оказывается, практически все племена умоляют о божественной защите; оберегающие ритуалы также исполняются для того, чтобы избежать осуждения и наказания рассерженных Небес – милостивого или строгого отца.