Мифриловый крест

Очевидно, он считал, что сказал достаточно, но я по-прежнему не понимал главного.

— Что еще за божье слово? — спросил я. — Если начать молитву, у распятия загораются глаза? У любого распятия или нужно особое?

— У любого распятия. Только слово должен говорить священник.

— Понятно. То есть, непонятно. Зачем вообще нужно это божье слово?

Теперь перекрестились все стрельцы, а некоторые перекрестились дважды. Емельянов глубоко вдохнул и начал вещать:

— Слово дано истинно верующим от бога как священный дар процветания и благоговения. Нет границ для слова и нет того, что слово не превозмогает, ибо сказано, что вначале было слово и слово было от бога и слово есть бог.

— Если я захочу погасить солнце и скажу правильное слово, солнце погаснет? — спросил я.

Новая волна крестных знамений.

— Сказано в писании, — продолжал Емельянов, — что ежели у кого вера с гору, то слово такого человека сдвинет гору, а ежели вера с горчичное зерно, то такому и зерна не сдвинуть.

Я, кажется, начал кое-что понимать.

— Что может вера обычного человека? — спросил я. — Например, того монаха. Он мог меня убить?

— Он должен был тебя убить, слово действует мгновенно и от него нет защиты. Почему ты еще жив?

— Он не успел договорить свое заклинание.

— Это не имеет значения, слово действует до того, как произнесено.

Мы с Усманом переглянулись. Вот оно, значит, как. Но почему… крест?!

Ладно, с этим потом разберемся.

— Как можно увеличить веру? — спросил Усман. — Если я хочу, чтобы мое слово стало сильнее, я должен прочитать какую-нибудь священную книгу, помолиться… правильно? Кстати говоря, силу дает слову только христианская вера?

Емельянов помотал головой.

— Нет, — сказал он, — у бусурман тоже есть слово, иначе с турками не воевали бы каждые десять лет. Божье попущение, говорят.

— Понятно. Это поэтому никому нельзя учиться грамоте?

— Почему никому? Я, например, грамотен.

— Да, конечно, офицеру без этого нельзя работать с картами. А крестьянам она незачем, а то еще библию прочитают и словом овладеют. Правильно?

Подпоручик мрачно кивнул. Усмана несло.

— И кресты нательные у вас тоже запрещены, да? По той же причине. И монахи у вас вроде как боги, только маленькие?

— Так нельзя говорить, — возмутился подпоручик, — ересь карается…

— Да мне плевать, чем карается ересь! — взвизгнул Усман. — У нас два автомата и пусть только попробуют покарать!

Емельянов задумчиво посмотрел сначала на Усмана, потом на меня.

— Я не понимаю, — осторожно начал он, — почему вы еще живы. Выстрел не может обогнать слово.

— У хорошего бойца выстрел все может! — выкрикнул Усман и успокоился.

Он повернулся ко мне и вопросительно взглянул мне в глаза. Я значительно кивнул.

— Крест может быть защитой от слова? — спросил я.

— От слова нет защиты, — ответил Емельянов, — только вера и, как символ веры, другое слово. Хороший священник произнесет слово и без креста.

— А крест в руках неверующего? — уточнил Усман.

— Простая побрякушка.

На всякий случай я подошел к убитому монаху и снял с него крест. Да, канон здесь явно не тот. Если обычно Иисус дистрофически тощ, то здесь можно подумать, что на кресте распят Жан Клод Ван Дамм. И выражение лица не скорбное, а совершенно спокойное и уверенное, будто не на крест он взобрался, а на тарзанку в Парке Горького. Я вгляделся в глаза Иисуса, я попробовал передать вечно живому богу часть своей силы и получить сторицей, как он обещал ученикам, но ничего не случилось. Живой бог выглядел мертвым, а я не чувствовал в себе никаких сверхъестественных сил. Я перекрестился и почувствовал себя идиотом. "Отче наш" я решил даже не начинать.

Усман неслышно подошел сзади.

— Крест? — тихо спросил он. — Это твой крест нас защитил?

Я кивнул.

— Я не знаю, в чем тут дело, — сказал я, — честное слово, не знаю. Я понял, что должен выстрелить, и выстрелил. Я не понимаю, как я понял, крест как-то подсказал мне, что делать, но как…

— Не грузись, — оборвал меня Усман. — Давай лучше подумаем, что будем делать с этими гоблинами. В приказ я ехать не собираюсь, на дыбу за убийство монаха мне что-то не хочется. А тебе?

— Мне тоже.

— Значит, надо уходить. А для этого надо поменять нашу одежду на что-нибудь более подходящее. Может, у крестьян приватизировать… Жалко, что мы с тобой не умеем ездить верхом.

— Разве арабы не все…

— Нет, не все. Эй, подпоручик! Кто может остановить крестьянина, путешествующего на собственной телеге?

— Да кто угодно.

— Но Тимофей… он же ехал по большой дороге и было непохоже, чтобы он чего-то боялся.

— Крестьяне имеют право ездить на ближайший рынок продавать и покупать. Для более дальних поездок нужно благословение.

— Какое еще благословение?

— Деревянная или металлическая пластинка с изображением, символизирующим суть поездки. Может выдаваться настоятелем прихода, барином или судейским дьяком.

— Понятно. У тебя оно есть?

— Зачем? Мы же стрельцы.

— Понятно. Стрельцы бывают пешими?

— Хочешь изобразить нас? Не выйдет, стража не имеют права покидать охраняемую зону без благословения. А в охраняемой зоне нас всех знают в лицо.