Мигель де Унамуно. Туман. Авель Санчес_Валье-Инклан Р. Тиран Бандерас_Бароха П. Салакаин Отважный. Вечера в Буэн-Ретиро

Газетный бард Ларраньяга, делая круги, словно ястреб, преодолел стальные цепи жандармов и в конце концов проник под парусиновый купол, сотрясаемый овациями. Еще тянул свою теноровую арию лисенсиат Санчес Оканья. Взмыленный бард, отирая струившийся по лбу пот, размотал шарф и уселся рядом с коллегой Фраем Мочо, неопрятной опустившейся развалиной, перепачканной чернилами, с изрытым оспой лицом и свисающим сливой носом. Дохнув перегаром, развалина произнесла:

— Вот это оратория!

— Вы записали?

— Куда там! Попробуй запиши этакое словоизвержение!

— Конца-края не видно!

— Еще бы… Если начинать с ледникового периода.

III

Оратор распустил таблетку в стакане воды, отпил глоток, одернул крахмальные манжеты и, приняв позу, начал:

— Бывшие испанские колонии, чтобы вернуться на уготованный им исторический путь, должны вслушаться в отдаленные голоса исконных наших американских цивилизаций. Только так мы сможем когда-нибудь в будущем вырваться из духовного плена Старого Света. Католицизм и разлагающее беззаконие лежат в основе так называемой цивилизаторской деятельности латинского мира у нас в Америке. Католицизм и разлагающее беззаконие — вот те цепи, которые приковывают нас к насквозь прогнившей, лживой и эгоистичной европейской цивилизации. Но если мы отвергаем это религиозное и правовое порабощение, то только во имя создания нового порядка, при котором возродятся тысячелетние традиции нашего общежития, во имя будущей человеческой солидарности, во имя того светлого грядущего, которое, пусть через ужасающие катаклизмы, сотрясет чрево…

Чей-то голос подсказал:

— …твоей матери!

Поднялся невообразимый шум: ругань, свалка, вскинутые вверх руки. Жандармы поволокли какого-то индейца, голова которого была в кровь рассечена хлыстом. Побледневший лисенсиат Санчес Оканья театрально улыбался, помешивая ложечкой в стакане. Газетный бард, наклонившись к уху Фрая Мочо, взволнованно зашептал:

— Попробуй напиши тут бесстрастно! А патрон требует холодного сарказма…

Фрай Мочо извлек из внутреннего кармана фляжку и припал к ней. Поцеловав горлышко, объявил:

— Вот это красноречие!

— Гнусно все же продавать свою совесть!

— Совесть тут ни при чем! Вы не ее продаете, вы продаете свое перо, а это разные вещи.

— Тридцать сребреников за гнусное свинство!

— Ерунда! Надо только оставаться поэтом! Хотите выпить?

— А что там?

— Чича^{105}!

— Нет, это не по мне.

IV

Оратор одернул манжеты, сверкнул запонками и подошел к сверкающей рампе. Гром рукоплесканий встретил его. Жестом тенора поблагодарив публику, лисенсиат продолжил свою арию: