Мигель де Унамуно. Туман. Авель Санчес_Валье-Инклан Р. Тиран Бандерас_Бароха П. Салакаин Отважный. Вечера в Буэн-Ретиро

Граф рассказал, как в пути он застрял вместе с батальоном солдат в церкви одного городка. Застрял из-за снежных заносов. Ели они одну фасоль, а вместо уборной приспособили исповедальню, граф сообщил слушателям весьма красочные подробности, и все смеялись до упаду.

— А один раз, — сказал француз, — нам принесли сидру, и от этого сидра и фасоли у нас такое началось, что пришлось выстроиться в очередь. Вряд ли кто видел когда-нибудь толпу верующих, которая рвалась бы в исповедальню с тем же нетерпением, как мы. И офицеры и солдаты — все мы с великой скорбью в сердце влетали в каморку господина священника, чтобы сыграть наш фасолевый марш.

Предав проклятию фасоль, бобы, а заодно и картофель, он перешел к рассказу о дальнейшем своем путешествии.

Каждый город по дороге был для его голодного желудка словно краткий отдых при восхождении на Голгофу; деревни запомнились графу по тому, как он в них ел, или, вернее, по тому, как он в них постился: тут ему принесли вместо обеда только отвар из капусты, там вместо ужина — горстку вареных овощей, и в довершение всех несчастий в Эстелье он поселился у одиноких старушек, где по утрам ему давали шоколад на воде, днем косидо, а вечером совершенно невыносимый суп из чеснока.

— И всегда, всегда мало, — говорил д’Оссонвилль, воздевая руки к небу.

Исета был искателем приключений. Сперва он пошел на войну, потом уехал в одну американскую республику и принял участие в революции, а когда его изгнали из страны, как мятежника, он возвратился в армию карлистов, где ему уже опять стало тошно и откуда он мечтал уйти.

Повсюду его сопровождал в качестве друга и помощника старый слуга баск по имени Асенсио, который был, однако, больше известен под такими двумя кличками: Асенсио Лапурра (Асенсио Разбойник) и Асенсио Арагиаррапацалья (Асенсио, инспектор по мясу).

Последнее прозвище Асенсио получил потому, что был сборщиком налога на мясо в своем городке.

По-испански Асенсио говорил презабавнейшим образом, не было слова, которое он употребил бы правильно.

То и дело он, когда следовало сказать «будет», говорил «будем», вместо «они» употреблял «он» и без зазрения совести путал женский род с мужским.

Разговор между графом д’Оссонвиллем и Асенсио Лапуррой звучал весьма причудливо и занятно, и Мартин с Иностранцем, быстро подружившиеся с графом, с Исетой и Асенсио Лапуррой, от души хохотали над тысячами недоразумений, возникавших при беседе хозяина со слугой.

Асенсио некоторое время служил солдатом на Кубе и рассказывал забавные истории об этой стране. Больше всего он любил говорить о китайцах.

— Люди он злой, зато повара хороший, что да, то да. Попроси китайца рис тебе приготовить, она такой замечательная штука сделает. Он странная народ. Как начнут разговаривать: чун, чун, чун. Разве их поймешь? Какой там! С нами они как? Да видеть не могли. Коли захватят кого — пытают. Мы тоже некоторая из них убивал.

Мартин смеялся до упаду, слушая разглагольствования Асенсио Лапурры.

После обеда в гостинице Мартин, Иностранец, Исета, д’Оссонвилль и Асенсио расположились в кафе на площади и там продолжали болтать. В церкви Святого Иоанна в эту пору шло богослужение, и туда направлялось довольно много святош и карлистских офицеров.

— Что за страна! — сказал д’Оссонвилль. — Люди только тем и занимаются, что ходят в церковь. Все только для сеньора священника — и хорошие обеды, и хорошие девушки… Тебе здесь просто нечего делать: все — для сеньора священника.

И он, и его друг Исета смотрели на идущую к церкви толпу с удивлением.

— Скоты! — возмущался Исета, стуча кулаком по столу. — Так бы и перестрелял всех.

Француз пробормотал, словно разговаривая сам с собой:

— Испания! Испания! Jamais de la vie![32] Много рыцарства, много месс, много хоты, но мало еды.

— Война, — внес Асенсио свою лепту, — не хороший штука.

Глава XI

О том, как положение осложнилось до такой степени, что свою третью ночь в Эсгелье Мартин проспал в тюрьме

На следующую ночь, когда Салакаин уже собирался ложиться спать, в дверь его комнаты постучалась хозяйка гостиницы и вручила ему письмо, в котором Мартин прочел:

«Явитесь завтра на рассвете в часовню Пуй, где вам возвратят подписанные векселя. Главнокомандующий». Внизу стояла неразборчивая подпись.

Мартин положил письмо в карман и, увидев, что хозяйка все еще не уходит, спросил:

— Вы что-нибудь хотите?

— Да. К нам принесли двух раненых офицеров, и мы хотели поместить одного из них в эту комнату. Если вы не против, мы переселим вас вниз.

— Хорошо, я не возражаю.

Он спустился в одну из комнат первого этажа — большую залу с двумя альковами. Посредине стоял алтарь, освещенный печальным светом лампадок. Мартин улегся; со своей постели он видел колеблющиеся язычки пламени, но такие картины не влияли на его воображение, и он заснул.