Мигель де Унамуно. Туман. Авель Санчес_Валье-Инклан Р. Тиран Бандерас_Бароха П. Салакаин Отважный. Вечера в Буэн-Ретиро

— Ах, ты помнишь? Так вот, та женщина окончательно мне отказала. Я никогда не владел ее сердцем, но теперь я потерял ее окончательно!

Девушка подняла голову и посмотрела ему прямо в лицо, как будто желая удостовериться, правду ли он говорит.

— Вы хотите обмануть меня, — прошептала она.

— Зачем мне тебя обманывать? Ах, вот оно что? Ты уже ревнуешь? Но ты же сказала, что у тебя есть жених!

— Я ничего не говорила.

— Успокойся, успокойся! — И, посадив ее рядом на диван, он поднялся и стал расхаживать по комнате.

Но, взглянув на нее снова, он увидал беспомощную, дрожащую девушку. Он понял, что она совсем беззащитна, что она сидит напротив него на этом диване, как подсудимый перед прокурором, и близка к обмороку.

— Да, — воскликнул он, — чем ближе, тем безопасней!

Он снова сел, снова посадил ее на колени, обхватил обеими руками и прижал к груди. Бедняжка положила руку ему на плечо, словно ища опоры, и опять спрятала лицо у него на груди. Но, услышав, как сильно бьется его сердце, она встревожилась.

— Вам плохо, дон Аугусто?

— А кому хорошо?

— Хотите, я позову, чтоб вам принесли лекарство?

— Нет, нет, не надо. Я знаю свою болезнь. Мне надо отправиться в путешествие. — И помолчав: — Ты поедешь со мной?

— Дон Аугусто!

— Не говори «дон»! Ты поедешь со мной?

— Как вам будет угодно.

Туман нахлынул на Аугусто: кровь начала пульсировать в висках, грудь сдавило. И чтоб избавиться от этого смятения, он стал целовать Росарио в глаза, так что ей пришлось закрыть их. Вдруг Аугусто вскочил и, отпустив ее, сказал:

— Оставь меня! Оставь! Я боюсь!

— Чего вы боитесь?

Неожиданное спокойствие девушки еще больше испугало его.

— Я боюсь не знаю кого, тебя, самого себя. Всего, чего угодно! Лидувины! Послушай, сейчас уходи, уходи, но ты ведь вернешься, не так ли, ты еще вернешься?

— Как вам будет угодно.

— Ты отправишься со мной в путешествие, да?

— Как прикажете.

— Уходи, уходи сейчас же!

— А та женщина…

Аугусто бросился к девушке, которая уже поднялась на ноги, схватил ее, прижал к груди, приник сухими губами к ее губам и, не целуя, стоял так некоторое время и гладил ее по голове. Потом отпустил:

— Ступай!

Росарио вышла. И едва за ней закрылась дверь, как Аугусто, усталый, словно прошел долгий путь по горам, упал на кровать, погасил свет и начал свой монолог: «Я солгал ей и самому себе солгал. Всегда так бывает! Все только фантазия, и ничего больше. Если ты говоришь, значит, лжешь, а если говоришь с собой, то есть если ты думаешь, зная, что думаешь, ты лжешь себе. Нет иной истины, кроме физиологической жизни. Слово, этот продукт общества, было создано для лжи. Я слышал от нашего философа, будто истина, как и слово, — продукт общества; все в нее верят и таким образом понимают друг друга. Всякий продукт общества — это ложь».

Тут он почувствовал, что кто-то прикоснулся к его руке, и воскликнул: «А, ты уже здесь, Орфей? Ты-то не лжешь, потому что не разговариваешь; я даже думаю, что ты не ошибаешься, не лжешь себе. Хотя, как домашнее животное, ты должен был заразиться от человека. Мы ведь только лжем и важничаем. Слово было создано, чтобы преувеличивать наши ощущения и впечатления… а быть может, чтобы мы сами в них поверили. Слово и любые условные движения, как поцелуй и объятья. Мы только играем, каждый играет свою роль. Все мы — персонажи, маски, актеры! Никто из нас не страдает и не радуется так, как сам об этом говорит, хотя, быть может, даже верит в это. Иначе было бы невозможно жить. В глубине души мы преспокойны. Как я сейчас, разыгрывая свою комедию в одном лице, актер и зритель одновременно. Убивает только физическая боль. Единственная истина — физиология человека, здесь нет слов, нет лжи…»

Послышался легкий стук в дверь.

— Что такое?

— Разве вы не собираетесь сегодня ужинать? — спросила Лидувина.

— Ты права, обожди, сейчас я выйду.