Мигель де Унамуно. Туман. Авель Санчес_Валье-Инклан Р. Тиран Бандерас_Бароха П. Салакаин Отважный. Вечера в Буэн-Ретиро

— И очень хорошо, что так случилось! Разве у меня были какие-то обязательства по отношению к нему? А даже если б и были! Каждый стремится к своей цели.

— Да, но…

— Как? Ты жалеешь? Послушай… Даже если теперь ты бросишь меня, теперь, когда все знают, что ты ухаживаешь за мной, что мы почти жених и невеста и что со дня на день ты должен просить моей руки, я все равно не пойду за Хоакина. Ни за что! Он мне противен более, чем когда-либо! У меня хватит искателей — их у меня вот столько, сколько пальцев на обеих руках. — И с этими словами она воздела крупные свои руки с удлиненными, веретенообразными пальцами, те самые руки, которые с такой любовью писал Авель, и потрясла ими перед его лицом.

Авель взял эти руки своими жесткими ладонями, поднес их к губам и приник к ним долгим поцелуем. Затем поцеловал ее в губы…

— Успокойся, Авель!

— Ты права, Елена, не будем омрачать наше счастье мыслями о том, что чувствует и из-за чего страдает несчастный Хоакин…

— Несчастный! Он всего лишь завистник!

— Но есть сорт зависти, Елена…

— Ничего, пусть погрустит!

И после минутного недоброго молчания она добавила:

— Утешим его тем, что позовем на свадьбу…

— Елена!

— А чего же тут плохого? Он мой кузен и твой ближайший приятель, друг детства; ему мы обязаны нашим знакомством. Если ты его не пригласишь, приглашу я. Если он не придет — хорошо. Если придет? Тем лучше!..

V

Когда Авель сообщил Хоакину о своей женитьбе, тот ответил:

— Так и должно было случиться. Другого я не ожидал.

— Ты ведь хорошо понимаешь…

— Да, да, я понимаю, уж не считаешь ли ты меня безумцем или завистником? Я все понимаю и желаю вам счастья… Сам уж я не смогу быть счастлив…

— Ради бога, Хоакин, только не об этом…

— Ладно, поставим точку. Сделай Елену счастливой, и пусть она сделает счастливым тебя. Я вам уже простил…

— Правда?

— Святая правда. Хочу вас простить. Попробую как-нибудь устроить свою жизнь иначе.

— А если я отважусь пригласить тебя на свадьбу от своего…

— И от ее имени, не правда ли?

— Да, и от ее тоже.

— Понимаю. Я приду умножить ваше счастье. Приду непременно.

В день свадьбы Хоакин прислал Авелю в подарок пару великолепных пистолетов с богатой золотой насечкой. Прислал как художнику.

— Он прислал их для того, чтобы ты мог пристрелить меня, когда я тебе надоем, — заметила Елена будущему своему супругу.

— Что ты говоришь, Елена?

— Кто разгадает его мысли… Он всю жизнь что-то замышляет…

«В дни, которые последовали за днем, когда он сообщил о женитьбе, — записал в своей «Исповеди» Хоакин, — я себя чувствовал так, словно душа моя превратилась в лед. И лед сковывал сердце. Меня сжигали языки ледяного пламени. Я с трудом дышал. Ненависть, холодная ненависть к Елене и в особенности к Авелю каменила меня, холодная ненависть, корни которой обвивали мою душу. Она выросла во мне, эта ненависть, как злой плевел, и корни ее оплели мою душу. Но нет, даже не плевелом была она во мне: она вошла в мою душу, холодная и огромная, как айсберг, или, вернее, моя душа вмерзла в этот айсберг ненависти. И был тот айсберг настолько кристально чистым, что я видел все сквозь его жуткую прозрачность. Я полностью, например, сознавал, что по-своему они совершенно правы, в том смысле, по крайней мере, в каком люди понимают свою правоту; я понимал, что никаких прав на нее не имел; что не позволено и невозможно силой расположить к себе женщину; что раз они любят друг друга, они должны пожениться. Но в то же время я очень хорошо ощущал, что это именно я их подвигнул не только на знакомство, но и на любовь; что именно презрение ко мне толкнуло их в объятия друг друга, что решение Елены во многом объяснялось желанием заставить меня пояриться и пострадать, вызвать во мне зависть, унизить меня до Авеля — до удивительного его эгоизма, который никогда не позволял ему взволноваться чужими страданиями. Непроизвольно и незаметно для самого себя он просто не отдавал себе отчета в том, что существовали другие люди. Все мы существовали для него в лучшем случае на правах модели. Он даже и ненавидеть-то не умел — настолько был полон самим собой.

На свадьбе душу мою сжигала ненависть, сердце обратилось в лед, да и весь я был охвачен смертельным страхом в ожидании, что, услышав «да» новобрачных, лед расколется на тысячу кусков, сердце мое разорвется и я паду мертвым или сойду с ума. Я шел на свадьбу, как осужденный — на эшафот. И то, что там произошло со мной, было ужаснее самой смерти; нет, лучше, куда лучше было бы умереть!