Микеланджело из Мологи

Паромщик, опасаясь, как бы повозка с налету не сиганула в разделяющую дебаркадер и паром полоску воды, дал задний ход. Паром вновь причалил к пристани. Матрос с дебаркадера, беззлобно ругнувшись, проворно опустил широкие сходни и, не закрепляя на кнехты швартовые, отодвинул в сторону предохранительный брус. Анатолий потянул на себя вожжи, не дожидаясь полной остановки, спрыгнул с облучка, подхватил Пенелопу под уздцы и, следя за тем, чтобы колеса повозки не соскользнули со сходен, прошел на паром.

- Надо часы дома иметь, а не лихачить! - попенял ему старый паромщик.

Упрек был справедливым.

- Прости, Трофимыч. Последний день в Мологе - прощаться быстро не получилось, - повинился Анатолий и протянул старику полтинник - плату за проезд.

Тот, продолжая что-то бурчать под нос, показал, куда следует привязать лошадь, и, вернувшись на корму, закрыл двумя толстыми жердями пролет через который происходила посадка.

Паром тронулся, забирая вначале вверх по течению реки, чтобы потом, миновав стремнину, оказаться напротив сооруженного на противоположном берегу Волги небольшого причала. С правого борта, постепенно уменьшаясь в размерах, уплывала в промозглое осеннее небо Молога. Расположенный недалеко от пристани величественный Воскресенский собор23) , главный храм города, уже коснулся крестом своей колокольни низких облаков. Луковицы его куполов подернулись дымкой...

- Как одиноко сидит город, некогда многолюдный! - услышал Анатолий у себя за спиной знакомый голос.

Он оглянулся.

Сосуля-пророчица, закрыв глаза и монотонно покачиваясь в такт стихотворному ритму, нараспев произносила слова библейского"Плача Иеремии"24):

- Горько плачет он ночью, и слезы его на ланитах его. Нет у него утешителя из всех, любивших его; все друзья его изменили ему, сделались врагами ему.

Голос пророчицы, звучащий необычайно высоко, до крика, в начале строфы, к концу ее становился еле слышимым. Как будто она произносила не слова библейского текста, а по-вдовьи завывала над могилой погибшего мужа.

- Враги его стали во главе, неприятели его благоденствуют, потому что Господь наслал на него горе за множество беззаконий его...

Мологжане и так народ не очень болтливый, а тут и вовсе разговоры на пароме стихли. Каждому было понятно, что не об Иерусалиме, а о Мологе плачет дочь Чуриловской помещицы, Варвара Лебедянская. И не Иуда "переселился по причине бедствия" , "поселился среди язычников, и не нашел покоя" , а каждый из них вынужден будет оставить свой дом, каждого из них ожидают бесконечные бедствия и мытарства.

Анатолий, пораженный красотой и величественностью плачущей на фоне исчезающего в облаках города пророчицы, лихорадочно принялся искать в дорожной сумке припасенные для таких случаев кусочки угля. Наконец нашел, развернул на планшетке лист бумаги и принялся делать набросок - серое небо, пожирающее купола собора, развивающиеся на ветру лохмотья Сосули, опущенные вниз углы губ, возведенные к переносице брови и катящаяся по изъеденной морщинами щеке крупная одинокая слезинка...

- Во, талант! - вздохнул над его ухом молодой лейтенант НКВД, Юрка Зайцев, с восторгом наблюдавший с начала и до конца, как на белом листе бумаги в считанные минуты оказались запечатленными не просто город и плачущая старуха, но настоящее человеческое чувство, чувство безысходной трагичности происходящих событий.

- Тебе бы у нас вместо фотографа работать - цены бы не было! - не то предложил он, не то просто похвалил Сутырина.

Анатолий промолчал.

Стоявшие сбоку от Сосули рыжебородый старик из Заручья и его белобрысый, одетый в матросский бушлат племянник, услышав восторженную оценку чекиста, тоже подступили ближе к художнику. Племянник протянул руку к планшетке с рисунком и потрогал пальцем ее края. Старик, не отрывая глаз от рисунка, снял с головы ермолку и мелко перекрестился.

Бросив испытующий взгляд на лица первых зрителей только что рожденного шедевра, Юрка Зайцев неожиданно сам потянулся к планшетке и угрожающе потребовал от Сутырина:

- А ну, отдай сюда твою мазню!

Анатолий резко оттолкнул чекиста локтем так, что тот, покачнувшись вбок, чуть не упал на палубу парома.

Мгновенно вспыхнув от обиды, Юрка потянулся было к кобуре, но в последний миг, то ли испугавшись многочисленности окружавшей его толпы, то ли еще по каким причинам, выдавил на губах улыбку и отступил в сторону.

Сосуля, до этого момента не замечавшая ни окружавших ее пассажиров парома, ни чекиста, ни художника, открыла глаза, возвращаясь к своим земным заботам, шагнула к Анатолию и будничным тоном поинтересовалась:

- Далече собрался?

- Бог даст - до Рыбинска, а дальше посмотрим.

- До Юршино подсобишь юродивой добраться?

- Чего ж не подсобить? - согласился Анатолий и, не обращая более внимания на лейтенанта НКВД, закрыл створки планшетки.