Микеле

Он вспоминал приемного отца, Антона Глебова-старшего, которого так и не смог назвать папой, обращаясь к нему по имени. Вспоминал мягкие руки мамы Ларисы, которую считал единственной матерью, потому что воспоминания о погибшей родной матери давно стерлись из памяти. На ум приходили лица одноклассников, выпускной бал в школе, поступление и учеба в университете, занятия живописью. Эти воспоминания доставляли ему если не удовольствие, то приносили спокойствие и тихую радость. Но до той минуты, пока они не спотыкались о сегодняшний день. О его мечту открыть филиал Академии Гениев за границей. Тут его воспоминания разом вставали на дыбы, как взбесившаяся лошадь. Эта лошадь больно била копытами по тонким стенкам сердечного клапана, брызгала ядовито-желтой пеной, выступающей на коже больного резко пахнущим потом. И опять начинались мучения.

«Что я сделал неправильно? Где переступил грань дозволенного? Кто и по какому праву наказал меня за то, чего я, кажется, не совершал? Авария точно не подстроенная. Я был трезв. Мокрая дорога и большая скорость. Почему и куда я мчался? С какой стати возомнил себя гонщиком? Неужели во всем виноват я сам, моя гордость, мое высокое самомнение, мой эгоизм? Боже, как разобраться, как без потерь выбраться на берег, оставить где-нибудь далеко в океане вину, которая давит каждый день все сильней? Как понять себя, свои поступки, перестать обвинять себя или исправить то, о чем я не знаю? Боже, дай мне сил пережить это время и не сойти с ума…»

Вопросы приходили и уходили. На их месте возникали новые. Но ни один из них не вернулся назад, ведя за собой хоть один устраивающий Глебова ответ. Глубоко в подсознании ответы на все вопросы у него, впрочем, уже были.

Но хотел ли он сам услышать их?

Кто же захочет стать судьей своим нечестным поступкам?

Никто. Намного проще жить без отягощенной муками Совести памятью.

***

– Как себя чувствует наш выздоравливающий?

Дверь в палату открылась, в ее проеме появилась Андреа Кантор. Стройная, среднего роста, она не носила юбок, зато обожала все вязаное – свитера, шарфики, кофточки, шали и даже пальто. В этот раз на ней были надеты темно-синие обтягивающие брюки, заправленные в невысокие велюровые полусапожки и желтый кардиган, прихваченный на поясе широким кожаным ремнем.

Вместе с ней в спертый больничный запах ворвался непередаваемый воздух мокрых листьев и спелых яблок. Подойдя к кровати Глебова, она достала из сумки два огромных апельсина, положила на тумбочку и осторожно присела на край широкой кровати. От ее внимательного взгляда не укрылись покрасневшие глаза молодого мужчины.

– Как дела, Саша? Что вещают эскулапы?

– Что они могут вещать? Все то же: готовьтесь сидеть в инвалидной коляске, вы вряд ли сможете ходить, чудес в наше время не случается… Ни одного положительного прогноза, как в морге…

В голосе Глебова отчетливо проступили еле сдерживаемые слезы. Только присутствие практически посторонней женщины заставляли мужчину сдерживаться. Поняв, видимо, неловкость ситуации, он поправился:

– Спасибо, Андреа, что пришли. Извините мою несдержанность. Не могу больше видеть белые халаты, не могу видеть вежливые и равнодушные улыбки персонала. Они делают свою работу хорошо, но мне-то от этого не легче. Никто по-настоящему помочь не может. Надоело все. Лучше было погибнуть в этой чертовой аварии, чем оставаться получеловеком…

– Саша, – строго посмотрела на него посетительница. – Если мы хотим и дальше остаться если уж не друзьями, то хотя бы близкими соседями, я прошу никогда не говорить таких страшных слов. Жизнь, которую мы получили от родителей как дар – только она имеет цену.

Самую высокую цену.

Никто из нас не вправе разбрасываться ею направо и налево.

Ты знаешь, я отношусь к тебе, как к сыну. Мой сын погиб в аварии и не мучился так, как ты. Но ты выздоровеешь и будешь жить дальше, а моего Матео не вернешь… – Кантор ласково положила ладонь на перевязанное плечо больного, справилась с волнением и продолжила: – Прошу тебя, как мать, потерявшая сына – выздоравливай поскорее. Все остальное не имеет большого значения.

Сломанные кости срастутся.

Любимая работа принесет счастье.

Даже без ног можно передвигаться и идти вперед.

Только мертвые не возвращаются.

Они уходят навсегда…

Женщина в волнении встала, как-то странно взмахнула рукой и без единого слова покинула больничную палату. Большая кожаная сумка осталась сиротливо лежать возле стоящего у кровати стула.

Если бы Глебов мог пожимать плечами, он сделал бы это в ответ на несколько странное поведение соседки по дому. Но он остался лежать, чутко прислушиваясь к звукам, доносящимся из-за полуоткрытой двери. Кажется, ее-то он не обидел, ведь разговор шел только о его боли, его страданиях, его жизни. Почему же она так поспешно покинула комнату? Опять неопределенность, боль ожидания. Скорей бы все разъяснилось!